Лаг отсчитывает мили (сборник)
Шрифт:
— Все наверх!
Матросы стоят на палубе. Мокрые, в порванных куртках. Не страх, а боль и страдание на их лицах. Гибнет корабль, на котором они столько раз ходили в бой. Гибнет корабль, ставший им родным домом. Матросы знают, что их катер — не обычный. Он построен в Ленинграде во время блокады. Люди, еле державшиеся на ногах от голода, собирали его механизмы. Всю ненависть к врагу, всю свою волю к победе вложили они в этот корабль. Помнят об этом моряки. Сердцем своим они срослись с кораблем. И вот расстаются. Навсегда.
Подошел катер Короткова. Потрясенный, лейтенант
— Виталий, прыгай скорее.
— Подожди. Сначала пусть твои помогут матросам.
Один за другим моряки покидают корабль. Переносят на руках раненых.
А командир все стоит. Он сходит с корабля последним.
Понурив голову, ничего не видя, прижался он к плечу друга.
— Ну, хватит. Не убивайся, — легонько встряхивает его Коротков. — Взгляни, уберегли мы ее все-таки.
В разрыве дымовой завесы показывается подводная лодка. Теперь, когда сумерки скрыли ржавчину бортов и рваные дыры в надстройке, она выглядит совсем иначе. Длинная, устремленная вперед, она уверенно рассекает воду, двигаясь вслед за тральщиками.
На мостик поднимается матрос, протягивает Левушкину что-то завернутое во влажную газету.
— Это я взял в вашей каюте. Больше ничего не удалось вынести.
Развернул Виталий. Пачка писем и портрет в простенькой рамке. Грустно и нежно улыбается жена.
— Спасибо, Парамошкин!
К поврежденному катеру спешит тральщик, за его тралом— корабль командира дивизиона.
— Влетит нам, — вздыхает Коротков. — Без приказа на мины полезли. В уставе такое не записано. А комдив наш строгий насчет устава…
Молчит Левушкин. Коротков пытается успокоить друга:
— А вообще-то в такой передряге про все на свете забудешь. Правда?
Левушкин не сводит глаз с подводной лодки. Он знает, что подводники откажутся от отдыха. Они даже к острову не подойдут, а сразу направятся в Кронштадт. Спешат моряки. Подремонтируют свой корабль — и снова через минные поля, уйму опасностей — в море, топить врага.
— Нет, неверно ты сказал, Саша, — говорит наконец Левушкин. — Не забыли мы про устав. Именно он велел нам так поступить. Читать устав надо и глазами, и сердцем. Мы с тобой так и прочли его…
И сердце может видеть
Днем лес был своим. В зеленой тени укрывались землянки штабов и медсанбата, весело курились кухни, разнося вкусные запахи, от которых и у сытых разгорался аппетит.
Теперь лес чужой. И молчание его зловеще: опасность таится за каждым кустом. Наши ушли. Ныне здесь враг.
Шуршит опавшая листва. Цепочкой, один за другим, пробираются бойцы. Натыкаются в темноте на срезанные снарядами деревья. Обломанные сучья царапают лица.
Впереди — лейтенант-моряк. Он ранен. Случилось это еще в начале пути. На опушке догорал наш танк. Дымное пламя лизало броню и обуглившуюся руку танкиста — она свешивалась из приоткрытого люка. В свете этого страшного костра и заметили их. Тишину распорол треск автоматов. Лейтенант прижал ладонь ко лбу. Товарищи подхватили его под руки, увлекли в чащу. Фашисты строчили
Карпов с готовностью принял эту ношу, хотя и сам еле передвигает ноги. Сегодня досталось всем: с утра под огнем, без еды, без воды.
Старшина поворачивает голову, вглядываясь во мрак. Ударяется теменем о низко нависший сук, чертыхается.
— Тихо! — сжимает ему плечо лейтенант.
Неподалеку слышится отрывистый, чужой говор, стук лопат.
Немцы!
Лейтенант берет левее. Здесь заросли гуще, идти становится еще труднее.
Старшина терпеливо идет рядом. Вообще-то немного ворчит про себя. Нет, он не упрекает лейтенанта. Так нужно было. Но никто бы не осудил, если бы они двинулись чуть пораньше. Тогда не пришлось бы брести одним, без дороги, ожидая вражескую очередь.
Сомневается старшина. Кажется ему, что они кружат на одном месте. Вот опять залезли в ольшаник, плотный и цепкий, он окончательно вымотает их. Заблудился, наверное, лейтенант. Здесь и сухопутной душе проще простого сбиться, а нашему брату моряку лучше не соваться. И зачем он пошел головным? Из самолюбия?
Карпов совсем мало знает этого невысокого худенького паренька с лейтенантскими нашивками на рукавах кителя. Даже не может вспомнить фамилии. «Товарищ лейтенант» — и все. Прибыл он к ним на эсминец недели три назад. Карпов — радист, лейтенант — командир группы главного калибра, встречаться приходилось редко. Сегодня впервые вместе оказались в деле.
Болят ноги, все тело ноет от усталости, онемела шея от болтающегося на груди автомата. Сержант-пехотинец, замыкающий цепочку, подгоняет своих бойцов:
— Не отставать!
Вымотавшиеся люди засыпают на ходу.
— Товарищ лейтенант, — спрашивает старшина, — а что там немцы копают?
— Блиндаж. А может, батарею устанавливают.
— Давайте закатим им «полундру»…
— Нет. Слишком дорогой получится фейерверк. Я должен довести вас целыми.
Лейтенант останавливается. Ощупывает ствол дерева, землю под ним.
— Далеко еще? — Карпов не рассчитывает на ответ. Что там гадать? Вот прокрутятся тут до рассвета, а потом их постреляют, как куропаток. Что до него, растянулся бы сейчас на постели из листьев, хоть выспался бы перед концом.
— Километров десять нам еще, — приглушенно говорит лейтенант. — Надо спешить.
— Шире шаг! — шорохом катится по цепочке. Шумно дышат ребята. Но топают. Для них главное, чтобы кто-то шел впереди, чтобы кто-то отвечал за них. И не думают, по силам ли это тому, кто ведет их. Такова уж, видно, судьба командира на войне — делай то, что положено, и не думай, по плечу ли тебе груз, который взвален на тебя. И старшина рад, что с ними лейтенант. Только бы выдержал он. Совсем слаб. Вон как вцепился в него. А другой рукой все время хватается за деревья. Лишь бы не упал. Что они будут делать без него?