Лагерь на озере чикомасов
Шрифт:
Мы с Юрой наломали немного сухих ивовых кореньев, набрали сухого помёта, разожгли костёр и уселись около огня. По ногам у меня из ранок текла кровь. Я стирал её, а она всё текла и текла.
– Это ничего, – сказал Юра. – Пиявки выпускают слюну, которая разжижает кровь. А в общем-то это полезно. Недаром в аптеке пиявка стоит пять копеек.
Топливо быстро догорело. Нас начали донимать комары, и пришлось лезть в палатку. В ней уютно пахло полынью, которой наш хозяйственный начальник завесил все углы. Наверно, он считал, что запах полыни будет отпугивать
Я улёгся между Юрой и Борей. Над ухом тонко звенел комар, но сладкая дремота сразу охватила меня, и я начал засыпать. Вдруг чья-то рука протянула к моему лицу пузырёк.
– Возьми и намажься, – услышал я голос Бориса. – Ни один комар тогда к тебе не подлезет.
Я привстал и намазал снадобьем – это был диметилфталат – и руки и лицо. И верно, комары меня больше не беспокоили.
А за палаткой всё время слышались крик дергача и перекличка перепелов: «подь-полоть, подь-полоть».
– Ать-два, ать-два, – сказал сонным голосом Юра.
«Что такое он сказал?» – думал я сквозь сон.
Потом дергач начал кричать где-то около палатки, и я понял, как хорошо скопировал его Юра.
– Ать-два, ать-два! – кричал дергач, и под этот крик я заснул.
ГДЕ ЖЕ РЫБА?
Мы с Борей почти одновременно вскочили и огляделись: в отверстие палатки уже пробивался свет.
– Учёный секретарь!
Юра промычал что-то и повернулся на другой бок.
– Будет теперь спать до восьми часов, – проговорил Боря. – Вот уж никогда не брал бы с собой таких засонь на рыбалку.
В его голосе мне послышалось ворчание Серёги Лузина, закадычного моего уральского друга.
Серёга всегда вставал очень рано. Проснётся, заправит койку и начинает прибирать в квартире. По утрам я заставал его с мокрой тряпкой в руках. Он стирал пыль с окон, шкафов, телевизора и радиоприемника. Открыв мне дверь, Серёга прикладывал руку к губам: «Тише! Батя спит».
Поставит на плитку чайник, вскипятит чай, потом будит отца:
– Вставай, батя! Уже полседьмого…
Нет, все-таки хороший у меня друг!
Мы открыли палатку. Влажная свежесть охватила нас. Пахло водой и гниющими водорослями. В синем сумраке я различил у входа в палатку какой-то узелок. В нём были помидоры. Рядом лежали два коротких камышовых мотка, из которых торчали прочные прутья.
– А это что такое? – спросил я.
– Чаканки {3} , – ответил Борис, сматывая с одной длинную леску.
3
Чаканками
– Наверное, Федя принёс… Возьмись за конец, – и подал мне большой рыболовный крючок.
Мы распустили всю лесу. Она оказалась длинной, метров пятнадцать. Недалеко от крючка на особом поводке было привязано тяжёлое грузило. Я понял, что это донка.
– А почему донка называется чаканкой?
– Да потому, что удилище донки сделано из чакана, из камыша. А делается это потому, что чакан очень легок. Если рыба даже вырвет чаканку, то чаканка всё время будет всплывать вверх…
– А времени-то уже полпятого…
Мы пошли, оставляя за собой следы на росистой траве. Умылись, взяли удочки, червей и сбежали к озеру.
Над водой стлался белый туман. Дальние островки камыша, перерезанные у основания тонкой пеленой тумана, казалось, висели в воздухе. Где-то недалеко мерно крякал дергач. И снова послышалось, что коростель отсчитывает шаг: «ать-два, ать-два!» Вот раздалось знакомое мне по Уралу хриплое ваваканье перепела, ему через несколько минут ответила перепёлка: «подь-полоть, подь-полоть». Пел соловей, его передразнивала в камышах какая-то птичка, и, наконец, раздалось неожиданное: «ку-ку, ку-ку». Кукушка пожаловала в гости к этим озёрным жителям!
Тихо переговариваясь, мы наживили удочки и забросили.
Никогда не забыть мне часов ранней рыбалки! Немного холодит, ноги вымокли от росы, а ты, чуть подрагивая от утренней свежести, не отрываешь взгляда от поплавков, которые лежат неподвижно па сонной воде. Один из поплавков – гусиное перо, до половины окрашенное красной краской, вдруг зашевелится, потом идёт в сторону всё быстрее, быстрее, я подсекаю и тяну на себя. Огромная рыбина торчком выскакивает из воды, и в тот же момент удилище разгибается, и леса со свистом проносится над головой.
– Ушёл…
– Вот это был с-сазан! – тихо улыбаясь, говорит Боря. – Мог бы его поводить… Что же ты сразу дёрнул?
– Да я…
– Скажешь водил, да? Нет уж, если виноват, так виноват…
Дрожащими от волнения руками я долго привязываю к лесе самый «уловистый» крючок Серёги (пригодился-таки!), а сам всё гляжу на второй поплавок. Он словно дразнит меня своей неподвижностью.
– Ну как, Боря? – тихо спрашиваю, чтобы только нарушить молчание, которое уже невмоготу.
Боря, сделав страшное лицо, тащит что-то из воды.
– Рак! У, чёрт клешнятый!
Я вспомнил, как мой отец однажды ловил на рака замечательных окуней. Ох, и окуни были! Каждый по полкило – не меньше. И прошу Борю отдать рака мне. Насаживаю «кусочек» рака на крючок, забрасываю в воду. Через минуту уже тащу окуня, не такого, правда, каких вытаскивал отец, но тоже большого.
– Ваня, смотри-ка! – Боря показывает мне в сторону камыша.
Я видел такое только на картинках. В воде стоит цапля. Она поджала под себя одну ногу и, нагнув голову, смотрит и смотрит в воду, словно любуется собой в зеркале.