Лагерь живых
Шрифт:
Неохотно оставив распотрошенное лежбище, он продолжает осмотр на предмет «что бы нам отсюда свистнуть» — вид у него, как у охотничьей собаки.
А мне пора думать, как оно все выполнять. После мертвой девчонки, наверное, ни у кого в нашей группе не возникает сомнений в том, что определенная справедливость в подходе морфа к своему создателю есть.
— Николаич! Тут живые!
— Не отвлекаться! Этого без присмотра не оставлять!
Очень вовремя сказано — потому как уж больно у Вовки голос удивленный. А наш водитель довольно тертый калач, его удивить сложно.
В маленькой комнатушке,
— Да продлится жизнь вечно! — бойко тарабанит она.
— Это ты к чему?
Девчонка немного теряется и, по-моему, начинает радоваться, но боится это показать.
— Э-э-э… вы — всеблагие?
— Получается, что мы тебя не понимаем. Мы из Кронштадта. Вышибали отсюда сегодня каких-то уродов.
— То есть вы — не всеблагие?
— Нет. А всеблагие — это кто?
— Вау! Круто! — Девчонка с размаху кидается обнимать Николаича.
«Старшой» некоторое время стоит с нелепо разведенными руками — вроде как было хотел ее обнять ответно, да смутился — девчонка-то голая практически.
— Так кто это — всеблагие?
— Да говнюки эти, молельщики.
— А ты кто?
Девчонка криво ухмыляется:
— Я — парное мясо.
— А подружка твоя?
— Гонишь, папик. Какая она мне подружка! Она — старое мясо.
— То есть? И давай по-людски говори.
— Маста меня привел. Сказал — кто лучше ублажит, тот живет. Я ублажила лучше. Так что сегодня ее — в кормушку. У нее вроде крыша поехала, пока ожидала.
— А на цепи кто?
— Я откуда знаю? Наверно, предыдущая.
— А Маста — это кто?
— Хозяин наш местный. Крутяка тут строил, прыщ сифозный!
— Вафлистка дешевая! — доносится голос вивисектора. Видно, скотч отлепился.
Девчонка в ответ выдает тираду, скорее подходящую заскорузлому портовому грузчику. Меня особенно удивляет, что ее, по-видимому, искренне оскорбил только эпитет «дешевая»!
— Эй, девочка, ты все-таки со взрослыми говоришь, язычок-то придержи, а?
«Красотка» отлипает от Николаича, меряет глазами сказавшего это Серегу и невинным голоском отвечает:
— Я, дяденька, два года в элитном эскорте работаю. Так что кто взрослый тут — вопрос большой. А этому козлу можно слегонца в кису насыпать? Я быро!
— Насчет Масты, как ты его величаешь, планы другие. А элитный эскорт, это ты имеешь в виду…
— Ага. Именно это.
И девчонка, по своей фигуре скорее похожая на лягушонка, принимает вызывающую позу, которая, может, и сработала бы как надо, будь она взрослой, но тут вызывает скорее желание накинуть на эту нелепицу худенькую какое-нибудь покрывало потеплее.
— Ладно, давай собирайся, у нас тут дело есть.
— Так мне собираться-то нечего — вон кроме этих тряпок, что на мне, тут нечего надеть. Есть вон ящик — так там тоже дылды и такие же с секс-шопа прибамбасы.
— А можешь нормально-то говорить?
— И по-английски, и немного по-японски.
— Коннети-ва! — не выдерживает Ильяс.
— Ага. Охренеть. Если кто хочет — обслужу бесплатно! Вы мне нравитесь.
Николаич
— Получается так, девочка, что вот повзрослеешь, отрастишь себе, что женщине положено, — тогда и будем об этом говорить. А сейчас — не мешай. Сережа! Притащи что из одежки и обувки, да и давай девчонок на эвакуацию. Тут им делать нечего.
— А я хочу с вами остаться!
— Мы сейчас будем этого гуся потрошить. А ты нам будешь мешать.
— Я тут насмотрелась уже. А потрошить — так я помогу, а?
— Получается, что нет. И взять тебя с собой не можем — у нас сегодня еще рейд со стрельбой. Давай, Серега, действуй.
Пока они препираются, осматриваю сидящую в углу девчонку. Вроде цела — следов побоев, синяков разной свежести, мелких ожогов, вероятно от сигарет, и неглубоких порезов много, но так вроде в порядке. Только она в ступоре. В глубоком. Ну да таких сегодня будет много — когда начнут людей из цехов выпускать.
Смущает меня то, что дефибриллятором я пользовался мало. И давно. И практически все забыл. Опять же как-то этого мерзавца надо доводить до клинической смерти — это тоже мне проблема.
Потом надо его несколько раз реанимнуть, ампутировать руки — и чтоб жив еще был. Ну, ампутировать-то это я могу — на оперативке давным-давно насобачился. Тогда мы поспорили со студентами из параллельной группы — правда, в мифе про французскую хирургию или нет, вот я и подготовился. До уровня Ларрея [70] , правда, не дошел, конечно, тот, говорят, умел ампутацию сделать быстрее, чем его коллега успевал очки надеть, но, в общем — и я насобачился.
70
Ларрей — личный врач Наполеона Бонапарта.
А еще бы неплохо не просто ампутировать, а именно с прикидкой — спасает ли это от заражения при укусе.
— Я приготовила дефибриллятор, — ровным голосом говорит Надежда Николаевна.
— А… клиент?
Не годится тут слово «пациент» никак.
— Готов.
— Вам работа с дефибриллятором знакома?
— Более чем…
В этот момент по нервам бьет истерический визг.
Потом хохот ребят и обиженный голосок эскортной девочки.
Понимаю, что она подобралась к своему мучителю в кису ему насыпать, или что там еще ей в голову пришло, и тут наконец разглядела рядом Мутабора. Он там стоял — наслаждался видом хозяина, примотанного к столу. Теперь девочка не имеет ничего против, чтоб чесать отсюда. Куда глаза глядят, лишь бы подальше от морфа.
— Все. Приступаем.
Мутабор тащит откуда-то из угла сверток толстого полиэтилена. Становится понятно, как Маста его убивал. Примеряюсь закрыть лицо вивисектору. Меня хлопает по плечу Николаич.
— Давайте-ка лучше я это сделаю. А вы реанимайте потом. Так оно лучше будет.
Неожиданно для самого себя чувствую странно — облегчение. Николаичу неожиданно возражает седоватый сапер:
— Не пачкайтесь. А мне лишний грех не в тягость. Может, наоборот, несколько грехов скостят, когда в котел рогатые запихивать будут. Вы вот, Доктор, лучше скажите — девочка эта — она, может, тоже в разуме?