Лагерь живых
Шрифт:
Замечаю, что и с нашей стороны прибавление — за Вовкой жмется девчонка в замурзанном милицейском наряде. Интересное кино…
Подхожу так, чтоб не перекрывать никому направления стрельбы, если что. Николаич поворачивает голову и спрашивает:
— Вы можете помочь в одной проблеме?
— Постараюсь.
— Мне не нравится рожа вон того кента — третий слева стоит. Не пойму чем — но не нравится.
— А этот, который вам в лицо орет?
Притихший было мужик от такой беседы аж подпрыгивает и начинает орать снова, из бурной речи кроме матерщины успеваю
Николаич кивает головой, и Филя со счастливым выражением лица выдает мужику в ухо отличный прямой. Мужика сносит, как пух ветром.
— Считать не надо! — гордо заявляет Филя.
— Этот, который мне в лицо орал, — обычный дурак. Остальные, полагаю, — тоже. Кроме этого кента — морда у него шибко грязная и противная.
Попытки мужиков с палками как-то возмутиться тут же давятся несколькими очередями в воздух над головами. Кому-то из них попадает прикладом по спине — в общем слабые они еще. После трехдневного стояния на ногах — немудрено. Через пару минут они уже стоят рядком у стены, палки валяются на месте происшествия. Одному еще и нос разбили — стоит, утирается.
— Отвечать, когда спрошу. Начнете орать опять — получите люлей. Вы кто? Ты — отвечай!
Мужик с краю смотрит исподлобья и бурчит, но достаточно отчетливо:
— Из цеха мы. Выпустили нас только что.
— Девушку чего гоняли?
— Так она мент. Нас тут менты и кошмарили. Мы решили наказать.
— Девушка была в охране лагеря? Вас кошмарила?
— Вроде была.
Остальные что-то помалкивают.
— Ты конкретно ее видел.
— Я — нет.
— Кто видел?
— Да вот Кузин вроде говорил…
— Кто Кузин?
— Вот — он.
Мужик показывает пальцем как раз на того, подозрительного.
— Стукач! А еще свой! — выдает грязный Кузин.
— «Старшой», а что вам не нравится в клиенте?
— Держится по-другому. Не как остальные. Двигается не так. Выделяется.
Вот и поди ж ты. Начинаю с опаской подходить к шеренге.
— Если кто хоть какой вред доктору причинит — пришьем вас всех. Ясно?
Мужики ежатся от слов Николаича.
— Похоже, ясно.
Осмотр коротенький выходит — морда у подозрительного вблизи четко отличается от стоящих от него справа и слева. Щипаю за щечку его и соседей. Возвращаюсь к Николаичу.
— Он не обезвожен. Тургор кожи — нормальный. У остальных — снижен.
— Получается так, что последние три дня он ел и пил?
— Так точно.
— Я мочу свою пил! Лицо отекло! — вякает подозрительный.
— Глупости, — отвечаю на вопросительный взгляд Николаича.
— Ага. Ну-ка, давай сюда курсантку. Вы откуда тут взялись?
— Я из третьей группы. Нас сегодня привезли на усиление — старший группы этот, как его… То ли Кугушев, то ли Кутушев. А с берега направили сюда. А эти как увидели — так на меня и напали.
— Не поломали ничего, не отбили?
— Не, бушлат толстый…
Николаич задумывается на минутку.
— Получается так, что доктор — свободен, а вы все сейчас под охраной — обратно. Там разбираться будем.
— А
— И вы, девушка. Как подтвердят, что вы сюда прибыли сегодня из Кронштадта — вопрос будет снят.
— Вы мне не верите? Я документы могу показать!
— Милая, мне эти документы даром не нужны. Я сам какие угодно документы сделать могу за полчаса. Хоть президента земного шара или командира дивизии тяжелых пулеметов.
Девчонка надувается, но Николаич на это не обращает ровно никакого внимания. Видя, что расстреливать их уже не будут, один из мужиков не выдерживает:
— Опять нас под замок, значит? Так, что ли?
— Я б вам еще и морды бил, — неожиданно опережает Николаича Филя, — пока в разумение бы не пришли.
— Это за что это так? — офигевает мужик. И вроде не он один.
— Пальцы загибай, дурило. Взяли вас тут теплыми, как маленьких? Эт раз. Сидели вы и не петюкали? Эт два. Вместо спасиба вы своим освободителям хай устроили? Эт три. Какого-то мутного корефана послушали? Эт четыре. Девку зря обидели? Эт пять. С дубьем на автоматы полезли? Эт шесть. Хамы вы неблагодарные, вот что скажу. И тупари.
— Ну и я добавлю — силы бегать по заминированной территории за девками — у вас есть, а помочь своих же в порядок приводить — нет. Эт, как говорилось выше, — семь.
Пришедший за это время в себя мужик, лежавший на снегу, привстает и, злобно глядя на Филю, заверяет:
— Я тя укопаю!
— Ты по национальности кто? — необычно серьезно спрашивает Филя.
— Русский я. Сволочь! Сбоку бил!
— Ну, тогда живи, — успокаивается рыжий водолаз.
Группу только собираются конвоировать, как девчонка-курсантка отдает из бушлата наручники Николаичу и, показывая глазами на подозрительного Кузина, говорит:
— Как бы не удрал по дороге. В браслетиках ему неудобнее будет.
— Хорошо. Надень ему.
Девчонка только приноравливается подойти к объекту, как «старшой» окликает ее:
— Не на руки! На ногу!
— На ногу?
— Да. Делай, что сказал.
Пожав плечами, девчонка присаживается рядом с Кузиным и защелкивает браслет на его щиколотке.
— А второй?
— Второй пусть так болтается. Как-нибудь на досуге попробуйте с таким украшением на ноге побегать…
Девчонка, сидя на корточках, к чему-то присматривается.
— Эй, красавица! Что тормозишь?
— У него штаны сухие! — отзывается она.
— И что?
— Остальные гадили себе в штаны. А он — нет.
— Умница! Я думал, не обратишь внимания, а из тебя толк выйдет.
Публика под конвоем отправляется туда, откуда прибежала, я возвращаюсь обратно. Культи ушиты. М-да… Увидел бы такие швы профессор Баиров… Интересно — потерял бы дар речи или нет. Вот профессор Камардин — тот бы обматерил круто. У них-то шитье было — загляденье. Только Баиров, детский хирург, помнится, первым в мире сумел справиться с таким врожденным дефектом, как непроходимость пищевода у новорожденных, а Камардин — тот госпитальер, мог оказать хирургическую помощь на манер Пирогова — в любых условиях.