Лагерь
Шрифт:
Хлопок. Второй. Толпа на площади мгновенно вздрогнула и отшатнулась.
Два человеческих тела разорвало на множество частей под фейерверк из фонтанирующей во все стороны крови. Крупные и едва различимые останки пленников теперь по отдельности ждали столкновения с землей. Четыре железных груза с привязанными к ним обрывками человеческой плоти первыми грохнулись на каменную плитку. Третья жертва упала на землю чуть позднее, так и не взорвавшись. Бездыханное тело лежало посередине площади. Рядом с ним пару мгновений еще падали конечности и обрывки других жертв. Устройство не сработало, подумала я, но сразу же раздался третий взрыв. Последнего пленника подбросило вверх, и его части разлетелись по площади.
– Господи! – прокричала я, сделала шаг назад и, споткнувшись, упала на пол, но тут же подскочила на ноги. – Господи!
Даник медленно повернулся, глубоко задумавшись. Я же, напротив, не знала, куда себя деть. Меня грыз изнутри ужас, проникающий от сердца во все потаенные уголки души. Каждый участок тела словно бился в отчаянном припадке.
– Что ты молчишь?! – неистово закричала я, вытирая ладонями струящиеся по лицу слезы.
– Успокойся, – выговорил Даник, добавив: – Это война. Что я еще должен сказать?
Даник хотел подойти и пожалеть меня, но я выбежала с чердака и, пробираясь сквозь расходящуюся толпу, помчалась обратно домой. Я ударялась в людей, спотыкалась об их пятки и запутывалась в их длинных платьях. Медленно вышагивающие невозмутимые люди, только что видевшие три чудовищных смерти, вызывали омерзение. Вместо мелькающих лиц мне стали видеться звериные морды свиньи, крысы или волка. Тут я врезалась в мужчину в сером костюме. На шее у него болталась белая заячья голова. Его снисходительный и прощающий взгляд вызвал истерику.
– Почему вы такие?! – вновь закричала я. – Почему вы все такие?! – повторила я, оборачиваясь ко всем.
– У девочки шок, – произнес заяц хриплым голосом прохожим, замедлившим шаг.
Я со злостью оттолкнула мужчину и понеслась дальше к дому.
Сразу на пороге стояла мама. Она ждала меня. Я без промедления кинулась в ее объятия. Мамины руки крепко сжали свою дочь. Меня трясло от пронзительной боли. Я колыхалась в руках, как бабочка в паутине. Мы простояли на пороге полчаса. Мама не произносила ни слова. Только крепко сжимала мое хрупкое тельце и иногда целовала в макушку головы.
Успокоившись, я проговорила:
– Прости меня, мам.
В ответ мама прижала меня к себе еще сильнее.
6
Странная война. Очень странная война. Мы ведь слабее. Басарская Республика окружена Державой. Наше положение еще называют анклавом. К нам нельзя приехать, приплыть, прилететь, не пересекая Державу. Мы не сбиваем самолеты, что прилетают на казнь, так как Держава нам в каждой листовке обещает в таком случае массированный бомбовый удар по мирным жителям. Мы как мелкие муравьи, вставшие на пути крупного медведя. И медведю неприятны, но терпимы наши укусы и выделяемая нами кислота. Взмахи лап медведя же губительны для нашего муравейника. Но мы стоим. Отважные. Отчаянные. Во имя своей Королевы. А медведь и не собирается разом уничтожить муравейник. Ему это не надо. С учетом, насколько велика и могущественна Держава, я представляю, насколько не остро у них стоит «вопрос Басарской Республики». Некоторые полководцы и на карте нас-то не найдут. Мне кажется, решение нашего вопроса им невыгодно. Поэтому наши сражения такие вялые. Данила говорит, что война нужна только для зарабатывания денег производителям оружия. И война дает им покупателя в лице и войск Державы, и войск Басарии. Нет, есть идейные люди в войне, как мой отец, дядя Никита или, хочется верить, наш главнокомандующий. Но всех их облепили алчные лицемеры. Им выгодно, когда мы мучаемся.
Финансовые возможности нашей страны не такие плачевные, как может показаться на первый взгляд. Залежи алмазов на севере страны позволяют нам сделать наш небольшой край самым процветающим в округе. Только все средства уходят на войну…
Другие
7
Следующее утро выдалось скудным на семейные беседы. Я, мама и Славик уселись завтракать. Папа пропадал на службе второй день. Напряжение на границах после казней всегда возрастало, поэтому к дежурным усилениям наших рубежей мы привыкли. Мама как бы невзначай поинтересовалась, как я себя чувствую после пережитого потрясения.
– Спасибо, сегодня все нормально, – спокойно ответила я, уплетая овсяные хлопья с молоком.
– Кто тебя подтолкнул все-таки на это?
– Даник.
– И все?
– Еще наша Люда.
Мамины зрачки сузились. Который день подряд ей напоминают об учительнице, которую мама не особо жаловала. Никто не знал, что руководило в этом мамой, зависть либо ревность. Она перевела взгляд на Славика, который ложкой с кашей не попадал в рот, и та, стекая по подбородку, капала на стол.
– Я поговорю с ней, – сердито выговорила мама, вытирая полотенцем лицо брата.
За годы войны мамочка растеряла былые лучезарность и великолепие, стала раздражительной. Нет, она, как и всегда, отдавала без остатка свою любовь семье. Только если раньше после того, как она делилась с нами своими чувствами, мама превосходно себя чувствовала, то теперь все чаще случалось видеть ее бессилие, нервозность и даже злобу. Оно понятно: вечно прозябающий на войне папа с приступами алкогольной лихорадки, на полшага задержавшийся в развитии младший сын, непослушная дочь. А она – женщина, которой ни на минуту не дают вспомнить о том, что она задумывалась на свет как хрупкое и милое создание.
– Это мое решение, мам, – твердо произнесла я.
В то утро мне показалось, что увиденное проявление нечеловеческой жестокости и садизма подняли меня на ступеньку выше. Мне этот мир стал понятнее, яснее. Словно приоткрылась завеса, за которой пряталось много тайн человеческой природы. Тайны по-прежнему оставались для меня неразгаданными, но дело в том, что еще позавчера я не догадывалась об их существовании. А теперь – вот они. И я знала, что ответы на многие из них ко мне придут, но со временем.
– Я все равно поговорю с ней, – сказала мама и, взглянув на брата, вскрикнула: – Сыночек, что сегодня с тобой?
Брат, испачкавший кашей щеки, рубашку и стол, отставил тарелку в сторону и завертел головой. Его лицо озарилось доброй, местами беззубой улыбкой, от которой вмиг нам с мамой стало теплее.
Настал последний перед выходными учебный день. В школе я придумала себе новую игру. Я угадывала, кто вчера ходил на площадь. Сопоставляя, как сегодня ведет себя ученик и какой он обычно, я искала такое изменение, которое могло произойти только с помощью чего-то ужасного. Первым под подозрение попал Кирилл, который сидел за партой тише обычного. С ним, скорее всего, ходил Васька. По нему не угадывалось, что он пережил сильный шок, но я была уверена, что тот поплелся со своим другом и объектом подражания. Еще среди зрителей кровавого театра вчера точно находился Аркаша. Наш политолог выглядел самым подавленным. Бледный, угрюмый, он уткнулся в тетрадь и за весь день не издал ни звука. Только скрип карандаша давал понять, что за спиной Даника кто-то сидит.