Лагери смерти в СССР
Шрифт:
Партия идет дремучим карельским лесом, летом с'едаемая миллиардами комаров и тучами мошкары среди бесчисленных болот, а зимою, т. е. в течение большей части года, — по пояс в снегу. Выворачивая из снега обутые в лапти ноги идут пять, десять, двадцать и даже до тридцати километров [5] . Наступает ночь.
— Партия, СТОООЙ! — кричит старший по конвою с небольших саней, на которых его и попеременно, всех конвоирующих чекистов, везут на себе заключенные. Партия остановилась.
5
Лесные командировки расположены по сторонам
— Разводи костры, разгребай снег, устраивайся на ночевку.
Для чекистов заключенные раскидывают походную палатку, которую они, как и самих чекистов, везли на санях; ставят в нее железную печку, приготовляют чекистам кушанье. Сами же греют себе, у кого есть чайники, и пьют кипяток с 200 грам. черного хлеба (если только он у них остался). Потом, согнувшись в три погибели и подложив под голову грязный кулак заключенные кое-как проводят ночь у костров все время добывая из под снега сушняк, поддерживая им огонь и своих костров, и в печке чекистов. А утром опять: «Становись по четверкам! Справа, по порядку номеров рассчитайсь… и опять — дорога, глубокие снега, сани конвойных чекистов и в них, вместо лошадей, заключенные.»
Наконец, тяжелое странствование по глубокому снегу окончилось. Партия на командировке.
— Чище разберись в четверках. Партия слушай мою команду: справа, по порядку номеров, расчитайсь! командует старший чекист.
— Первый! Второй! Третий! Четвертый! Пятый!..
— Отставить! Разучились рассчитываться?. Рассчитаться так, чтобы у дежурного по командировке стекла в окнах дребезжали!
К прибывшей партии выходит дежурный по командировке.
— Здорово, шакалы!
— Здрррааа!
— Справа, по порядку номеров, рассчитайсь! командует приведший заключенных на командировку старший по конвою.
— Первый! Второй! Третий!..
Формальности сдачи и приема окончены. Все чекисты пошли отдыхать, обмениваться новостями и слушать радио. Оно у чекистов — но не у заключенных! — имеется почти на всех командировках. Как оно приобретается-узнаем дальше… Партия стоит. Она ждет новых распоряжений. У каждого уже живот прирос к спине. Вши высасывают последнюю кровь. Ноги ноют и едва-едва держат измученное тело… Дежурный по командировке дает в чекистском домике старосте командировки роспоряжения:
— Староста, новых шакалов взять в оборот. Займись-ка с ними строем!
Староста, служака на «большой палец», староста, наверное, не одному уже советскому «гражданину» оторвал голову до того, как прибыл в СЛОН; староста исполнит все, что ему прикажут… А может быть староста и «рад был бы», но… что он может поделать? Староста не хочет «загнуться» в лесу: он хочет жить, как бы жизнь ни была тяжела. А для этого он должен выполнять все то, что ему прикажут его хозяева… Занявшись с пол-часа строем с новыми «шакалами» староста командировки, «на ять» усвоивший все соловецкие термины, не менее зычным голосом, чем его хозяева — чекисты, распоряжается;
— Влетай в барак пулей!
В бараке заключенные встречаются с непосредственными новыми начальниками, — с дневальными. Дневальные-это бывшие мелкие «сексоты» ОГПУ до заключения, а теперь — «осведомители» ИСО и чекистов-надзирателей. Они один из тех многих винтиков сложного СЛОНовского механизма, без которого надзирателям трудно было бы выполнять СЛОНовские лесозаготовительные и иные программы. Ежедневно дневальнные «стучат» (т. е. доносят) чекистам на заключенных и правду и неправду.
Хочется, чтобы читатель яснее почувствовал всю тяжесть пути заключенных от станции до командировки. Раскажу поэтому один из памятных мне эпизодов.
В ноябре 1929 года, из первого отделения СЛОН было направлено на командировку «Великий остров»
— До станции Пояконда (Мурман. жел. дор.) — «шакалов» довез благополучно. На Пояконде высадил, накормил на командировке пшеном и через полчаса погнал на «Великий остров». До деревни «Черная Речка» все шакалы, кроме троих, дошли благополучно. Трое, в рот иодом мазанных каэров, ослабели и стали отставать от партии. Но я все таки догнал их до «Черной Речки». Но когда погнал партию от «Черной Речки» дальше, — тут началась мне с ними беда; то один, то другой шакал стали отставать от партии. Упадет, паразит, на землю и плачет. «Не могу, — говорит, гражданин начальник, итти, ей-Богу, не могу, сил нет…Из Ленинграда, гражданин начальник, нас отправили — дали в тюрьме по куску хлеба, — ей-Богу, не больше килограмма, и по четыре воблы…Говорит, а сам плачет. — „Трое суток мы ехали до Попова острова, — два раза дали только воды…Гражданин начальник, клянусь детьми: ей-Богу, не могу итти, хоть убейте!“ — и плачет, паразит. Я и так, и сяк с ним: „Скоро, говорю, дойдем до командировки“. А он, паразит: „Убейте, говорит, лучше меня, гражданин начальник! не могу итти…“
Думал — думал я, что мне с ними делать, и решил: взял одиннадцать человек каеров и одного попа и заставил их нести этих паразитов-два человека за руки, а два за ноги. Взяли и понесли.
Прошел я от „Черной Речки“ пять километров, а всего значит, от Пояконды пятнадцать и — новое дело. Уже не трое шакалов, а целых семь попадали и плачут „Гражданин конвоир, хоть убейте, не можем итти, нет сил, отощали“… Я заставил и этих нести… Кругом лес, идем по колено в снегу, дороги, как следует, я не знаю; наступила ночь, — на три метра ничего впереди не видно… Слышу мои шакалы начинают плакать. Бросают свое барахло, сундуки, котелки; снимают с себя верхнюю одежду и тоже бросают по дороге. Ослабели. Что, думаю, делать?..
Взял и остановил всю партию. „Партия, стой,“ — кричу, а сам не знаю, где у меня передние: партия растянулась чуть не на километр. Остановил, стянул всех в кучу. — „Ну, говорю, — отдыхайте, разводите костры“. Развели мои шакалы костры, погрелись, отдохнули, попили кипятку и через час опять двинулись в путь.
Не прошли и пяти километров, как трое шакалов опять упали на землю. „Не можем, говорят итти, гражданин конвоир, лучше убейте, дальше итти не можем“… Попробовал я гнать их прикладом-ничего не выходит. Произвел над их головами четыре выстрела из винтовки, — не помагает; лежат, паразиты, и просят „Убейте лучше, гражданин начальник, дальше итти не можем“.
— „Оставайтесь, говорю, загинаться в лесу“, и повел других. Всю ночь шел с шакалами только к утру дошли до „Великаго острава“. Переправил на лодках: всех шакалов, отдохнул и на другой день пошел за теми тремя паразитами, что остались в лесу. Долго я их искал, наконец, нашел. Один шакал снял лапти и залез вкопну сена, двое других, видно, развели костер, постелили под себя еловые ветки и уснули. Костер потух и они окоченели… А тот шакал, который залез в копну сена, остался жив. Я вызвал с „Великого острова“ лодку, посадил его и доставил на командировку Пояконда. — Товарищ Рощупкин, как мне теперь поступить? Написать вам рапорт о том, что эти два шакала загнулись? — спросил Леонов помощника начальника ИСО… Рапорт был написан. Рощупкин, в свою очередь, настрочил рапорт начальнику лагерей: „Прошу, писал он, вынести в приказе по СЛОНу благодарность стрелку Леонову Петру за проявленную энергичность и инициативу во время сопровождения партии заключенных на командировку Великий остров“… Прошло дня два и в приказе по СЛОНу была об'явлена Леонову благодарность с выдачей ему 10 руб. награды.