Лагуна Ностра

Мюллер Доминика

Альвизе и сам не прочь покрасоваться на страницах энциклопедических словарей. Он был бы в восторге, если бы смог доказать, что семья Кампана, в имени которой слышится и слово «колокол» [22] , и название провинции Кампанья, происходит от римского сенатора Альвизия Капания Кунктатора. Он даже проштудировал цицероновские «De lege agraria» [23] и «Сатиры» Горация, где описываются нравы и обычаи кампанийцев, в тщетной надежде отыскать там имя основателя воинственной династии, образцовым представителем которой он себя считает. Что не мешает ему с отвращением относиться к отпрыскам, которые, дав себе единственный труд родиться на свет, имеют наглость прилюдно отрекаться от своей семьи. Альвизе — хороший парень, и в ту пятницу я была уверена, что он, как и я, с трудом удерживался, чтобы не попортить лак на этих каминных статуэтках. Но он — профессионал и умеет скрывать раздражение, приберегая его для более подходящих случаев. Ему хватило нескольких слов, чтобы призвать Эдварда и Нонор к спокойствию. Беспамятные дети могли возвращаться домой и дожидаться там единственного блага, доставшегося им от отца, — его наследства. Комиссар же отведет душу на Себастьяне, который, возможно, поможет ему прояснить дальнейший ход следствия. Прогулка с Мицци по зимней Венеции, окутанной живописным туманом, освежит ему цвет лица, а возможно, и память, предположил он, возвращаясь к своей лодке и бросая нас под сыпавшейся с неба крупой.

22

Campana (ит.) — колокол.

23

«Об аграрных законах» (лат.).

Я знаю, когда Альвизе лучше не перечить. Черные глаза горят огнем,

лицо становится жестким, и обворожительный пляжный спасатель превращается в чемпиона по боксу, с которым лучше не связываться. Он одарил меня суровым взглядом, и я поняла, что на меня возложена особая миссия. Насколько тягостна мне была перспектива демонстрировать свои знания о венецианских церквах, настолько интересно было вытянуть из этого длинноносого Себастьяна то, что я так хорошо умею вытягивать из живописи маслом по дереву. В церкви Санти-Апостоли крепко скроенный красавец с решительным видом тычет пальцем в луч света. Эти посланцы истины, которых в барочной живописи пруд пруди, говорят о том, что все, даже святые, даже сам Христос, нуждаются в указующем персте, чтобы двигаться в правильном направлении. У брата, повелевающего своими центурионами, в комиссариате такой спасительной руки нет. И теперь, один-единственный раз, с убежденностью ангела-хранителя Франческо Маттеи, я желала, чтобы он последовал за моим пальцем, который приведет его прямо к убийце, а не вертел своим у виска.

Он вернулся обратно с медоточивой улыбкой, как будто нескольких метров, что отделяли нас от причала, хватило, чтобы он сменил гнев на милость.

Он довезет нас, как было решено, до площади Сан-Марко, а потом доставит сломленных Волси-Бёрнсов в аэропорт. Все-таки мой брат — великий полицейский. Он не выпустит добычу, пока не вытрясет из нее хотя бы одно, пусть даже незначительное, слово, имя, адрес или след.

В кабине мотоскафо ^{6} он снова принялся излагать биографию своей сестры Мицци, этой старой девы, которая все привередничает, а потому никак не может найти себе пару. Альвизе мечтает меня пристроить, но уже отчаялся в результате. Он считает, что я сама отпугиваю мужчин — своими плафонами, неуживчивостью и старомодными вкусами. Ни разу ему не пришло в голову, что мне нравится быть не замужем. Старший из Волси-Бёрнсов был лет на десять моложе меня, хотя и принадлежал к тем, кто рождается стариками. Безупречная фигура отца и его тонкие черты выродились у него в надменную чопорность, но в глазах моего братца для такой старой девы, как я, и Франкенштейн составил бы неплохую партию.

Площадь Сан-Марко находится в самой низкой части Венеции. Когда «большая вода» не доходит до города, она все равно плещется между аркадами Прокураций, у самых ступеней собора Святого Марка. По проложенным через площадь деревянным мосткам тянутся вереницы туристов, которые то и дело останавливаются, чтобы сфотографировать друг друга; можно подумать, что они идут не по дощатому настилу, а «по водам». В это время года ни один коренной венецианец не пойдет на площадь Сан-Марко без резиновых сапог. Я на чем свет стоит кляла своего братца, оставившего нас на затопленной набережной чуть ли не по колено в воде, в толпе манифестантов, вооруженных транспарантами и мегафонами, которые, толкаясь и крича, выражали свою солидарность с бастующими студентами Центра греческих исследований. До плачевного состояния греческих студентов Себастьяну не было никакого дела, чего не скажешь о его изящных туфлях с пряжками. Ему не хотелось ни в библиотеку Святого Марка, ни в Археологический музей, ни в Музей Коррер, где красуются всемирно известные полотна. Не желал он и шлепать по воде до Академии или до часовни Сан-Джорджо деи Скьявони, где я могла бы прочитать ему свою старую лекцию о Карпаччо [24] и апологетах Венеции. Как только с неба падает первая капля дождя, торговцы сувенирами вывешивают на своих киосках сапоги из прозрачного желтого пластика, которыми пользуются туристы; я предложила ему купить такие («plastic save the shoes» [25] , сказала я), но Волси-Бёрнс никогда не наденет подобный кошмар, как я только могла такое подумать?! Сан-Себастьяно, церковь, посвященная его небесному покровителю, где я могла бы рассказать ему о каждом сюжете стенной и потолочной росписи кисти Веронезе, находилась на другом конце города, а он в такую собачью погоду не желал пускаться в путешествия, даже на лодке. В Венеции говорят, что все дожди — от Господа, сказала я, но его не интересовал местный фольклор. Если бы я уговорила его сходить в Ка’Редзонико, где пышным цветом цветет венецианский восемнадцатый век, или в скуолу Сан-Рокко, где царит Тинторетто, или в церковь Сан-Панталон с гигантским плафоном Фумиани, где мне знакома каждая фигура, или соблазнила бы его «Успением Богоматери» Тициана [26] из Фрари [27] , я оказалась бы поблизости от палаццо Кампана и могла бы удрать от него и спрятаться в родном доме. Но Себастьян прекрасно прожил бы жизнь, ни разу не услышав об этих чудесах. Он ничего не желал видеть: ни собор с его мозаиками и сокровищницей, до которых рукой подать, ни темницы Дворца дожей. Если бы ему сейчас предложили эти сокровища в личное пользование, он, не задумываясь, обменял бы их на стакан грога. Продрогнув до костей, он мечтал об одном: усесться в кафе и выпить чего-нибудь покрепче — сколько нужно, чтобы наконец согреться. Меня он собирался угощать исключительно в угоду комиссару, сама я ему нисколько не понравилась, как и он мне. Взаимопонимания между нами нет и быть не может, и чем скорее мы распрощаемся, тем лучше. Я наводила на него тоску живописью, а он на меня — самим собой. «Я очень скучный», — сказал он, после того как признался, что промерз насквозь. Впечатленная столь обезоруживающей откровенностью, я взяла его под руку и потащила под аркады к кафе «Флориан». Нелюбознательность приезжих не перестает меня удивлять. Нет, я вовсе не хочу заставлять их полюбить то, что люблю сама, но ехать в город искусств и просиживать штаны в гостиничных барах и туристских ресторанах с убийственной кухней, как это делают римские друзья Кьяры, — это остается для меня непостижимой тайной. В кафе «Флориан», эту жемчужину венецианского бомонда, ходят под предлогом полюбоваться выставленными под стеклом пасторалями, старинной мебелью и малиновым бархатом, но на самом деле туда ходят совсем за другим: приезжие — просто чтобы увидеть его, а венецианцы — чтобы увидеться. Завсегдатаи пополняют там свой запас сплетен, подтрунивая над туристами, вынужденными стоя дожидаться свободного столика. А вот в расположенное напротив «Квадри» мы не ходим. В период от падения Наполеона до разгрома Австрии Пруссией его облюбовали австрийцы и их приспешники, и теперь, двести пятьдесят лет спустя, презрительное игнорирование этого заведения все еще воспринимается как акт неповиновения, пусть даже с тех пор захватчик превратился в мирного туриста, из которого город усердно выдаивает денежки.

24

Карпаччо, Витторе(ок. 1455/65 — ок. 1526) — итальянский живописец Раннего Возрождения, представитель венецианской школы.

25

«Пластик защитит обувь» (англ.).

26

Тициан Вечеллио(1476/77 или 1480-е — 1576) — крупнейший итальянский живописец эпохи Возрождения, чье имя стоит в одном ряду с такими художниками Возрождения, как Микеланджело, Леонардо да Винчи и Рафаэль.

27

Сокращенное общеупотребительное название собора Санта-Мария Глориоза деи Фрари (Святой Марии Слову щей, или Успения Девы Марии) одной из самых известных церквей в Венеции.

Устроившись на банкетке в угловом салоне, я рассказала все это Себастьяну — будто зачитывая текст из путеводителя — и добавила, что Венеция все еще не может забыть Бонапарту аннексии, а Наполеону — сноса целого ряда зданий. Он тогда раздаривал виллы Палладио [28] своим братьям и сестрам, воспринимая Венецию и ее окрестности как какую-то игрушку. Себастьян напрягся. Мне казалось, что все англичане ненавидят Наполеона. Все, но только не он, в роду которого по материнской линии, кроме сирийцев, оказались и франкофилы. Он коллекционировал носовые платочки с острова Святой Елены, форменные пуговицы, ручки и прочие поддельные фетиши. Он извел меня неиссякаемыми отступлениями, которые, будто воды отлива, размывали воспоминания о его отце и относили их в открытое море. Как-то в Париже юный Волси-Бёрнс подружился с французом, руководившим Комитетом по охране наследия Венеции, который был основан после разрушительного наводнения 1966 года. Каналы, прорытые для прохода больших судов, бездумное выкачивание воды для нужд химических заводов Маргеры [29] , понижение водоносного слоя земли не первый год угрожают сохранности Лагуны. Люди давно уже пренебрегают предостережением, начертанным в 1751 году на дамбе Мурацци: «…и да будут они сохранены навечно». Роковым утром 4 ноября сооружения, возведенные для защиты города от наступающего моря, не выдержали натиска вод, и Венеция проснулась затопленной. Альвизе был тогда совсем маленьким, меня вообще не было на свете, я родилась семь лет спустя, но каждый раз, когда «большая вода» подступает к ступеням нашего андрона, родители вновь и вновь переживают ужас того страшного наводнения. Наша беспечность мобилизовала другие народы,

приступившие к формированию фондов для восстановления памятников, подточенных водой и плесенью. Гордячка Венеция стонет от этой зависимости, но у нее нет больше средств, чтобы питать свою гордыню. Она бы и рада была вновь оседлать коней Сан-Марко, да только эти гиганты давно превратились бы в крохотных пони без поддержки иностранных комитетов, среди которых британский занимает далеко не последнее место, заметила я, чтобы угодить сыну Волси-Бёрнса. Зацикленный на Наполеоне, он подбил французского мецената приобрести статую императора, подаренную им впоследствии Музею Коррер. Открытие прошло с большой помпой, несмотря на полемику, которую он считал просто смешной. Мне не стоит обижаться, но венецианцы с их неуместной гордостью не умеют быть благодарными по отношению к дарителям. Наоборот, они считают, что это их надо благодарить — за то, что они позволяют другим поднимать из руин их развалины. Я лично ничего не имею ни против Наполеона, ни против его статуи, задвинутой в угол музейного зала, но я не люблю, когда иностранцы лезут не в свое дело, считая, будто лучше нас знают, что нам нужно, только потому, что наш город признан всемирным наследием. Я ответила, что для венецианцев статуя императора, выставленная в зале музея, выглядит почти такой же провокацией, каким было бы изображение Гитлера в центре Тель-Авива. Я специально немного утрировала, почувствовав, что этого парня стоит только немного встряхнуть, как все его сокровенные чувства полезут наружу. Точно так же, чтобы разгадать загадки старинного полотна, надо вынуть его из рамы и внимательно взглянуть на изнанку. На лекциях я часто вижу студентов, робких и зажатых, не нашедших своего места в этом мире, которые изо всех сил стараются показать, что их закрытость — это их собственный выбор. Таких надо хорошенько растормошить, чтобы они вылезли наконец из своей раковины. Я отлично их понимаю. Сама была такой — застенчивой, неуклюжей девчонкой. И именно Венеция, наводненная памятниками искусства, помогла мне в юности найти свое место в жизни — под расписным потолком или между покрытыми росписями стенами, за письменным столом, заваленным энциклопедиями по живописи, или в постели, под зоркими взглядами старинных портретов.

28

Палладио, Андреа(наст, имя Андреа ди Пьетро; 1508–1580) — великий итальянский архитектор Позднего Возрождения. Основоположник палладианства и классицизма.

29

Маргера— морской порт, промышленный район Венеции, расположенный на материке.

Уверенности в себе меня научили художники, старые мастера, которые всегда поддерживали и ободряли меня. В соборе Фрари Тициан, которому не давали житья заказчики, шокированные пышностью его апостолов, все же продолжал писать свое «Успение» так, как ему того хотелось: он верил своему гению. В двух шагах оттуда, узнав о конкурсе на роспись скуолы Сан-Рокко, юный Тинторетто [30] пошел на хитрость, представив братству вместо эскиза своего готового «Святого Роха во славе», после чего монахи отменили конкурс, а он, обойдя всех конкурентов, получил заказ. Еще через улицу Фумиани [31] не испугался размеров потолка церкви Сан-Панталон и написал самое большое в мире полотно, попутно решив проблему сферической перспективы, вписанной в прямоугольник. Я признательна этим прославленным соседям дворца Кампана, научившим меня крепко держаться за собственные убеждения, тем более ценные, что в наши дни их вообще редко встретишь. Себастьян вряд ли старше моих студентов, и он раскроет мне свое сердце, если только оно у него есть, и расскажет все об отце, которого у нею уже нет.

30

Робусти, Якопо,более известный как Тинторетто (1518/19-1594) — живописец венецианской школы позднего Ренессанса.

31

Фумиани, Джан Антонио(1645–1710) — итальянский живописец, представитель барокко, автор самого большого в мире живописного полотна, украшающего потолок церкви Сан-Панталон в Венеции.

Мне понадобилось целых два часа, чтобы от Гитлера в Тель-Авиве добраться до Волси-Бёрнса в Венеции и от кафе «Флориан» — до дома Роберты Боллин, расположенного в самом конце квартала Каннареджо, неподалеку от вокзала.

Наш столик постепенно скрылся под целой батареей стаканов из-под спритцера. Этот коктейль, состоящий из игристого белого вина, смешанного с биттером, цветом напоминает гранатовый сироп и выглядит совершенно невинно, как лимонад. Себастьян пьянел на глазах, буквально утопая во хмелю, который надвигался на него с неотвратимостью «большой воды». Утопление — это их карма, шепнул мне на ухо невидимый Игорь. Мне оставалось только ждать.

Этот любитель поддать не терпел, чтобы кто-то касался грязными руками его кумиров — недопонятого и недооцененного Наполеона и такой же мамочки. Позже к ним добавился Пёрселл [32] , перед которым он преклонялся с малых лет, с самого своего поступления в хор мальчиков. Через час слезливых излияний он заподозрил во мне одну из тех гадюк, что всячески охаивают «Дидону и Энея», слизанную с Люлли «музыкальную драму», написанную на слащавые тексты какого-то там Тейта и предназначенную для невинных ушей юных английских аристократок из Челси.

32

Пёрселл, Генри(1659–1695) — английский композитор ирландского происхождения, представитель стиля барокко.

Мне нечего было сказать о Пёрселле, я знаю только его портрет из Вашингтонской национальной галереи кисти Клостермана, но Себастьян, как это обычно бывает с застенчивыми людьми, оказавшимися вдруг в центре внимания, принял мое молчание за готовность слушать дальше.

Если раздоры и противоречия лишь отравляли жизнь в родовом гнезде Кампана, то стрелы, которые родители младших Волси-Бёрнсов метали друг в друга, уничтожали вокруг все живое. Основным поводом к войне на протяжении всей жизни, от крещения до похорон, была религия. Целая толпа дядюшек и кузенов с отцовской стороны восседала на собственной скамье в Вестминстерском аббатстве с тех самых пор, когда Англиканская церковь порвала с Ватиканом. Семья же матери, принадлежавшая к древней сирийской церкви маронитов [33] , совершала обряды в пышно украшенной семейной часовне. Эдварду было наплевать на любые верования и догмы, но он согласился бы стать священнослужителем, лишь бы избавить Себастьяна от левантийского влияния со стороны семьи жены, чье огромное состояние все же не могло идти в сравнение с землями, дарованными его предкам королем Генрихом VIII. Он перевел сына в англиканство, а когда тому исполнилось семь лет, с помощью астрономического пожертвования добился, что его приняли в хор Вестминстерского собора. Это был не основной хор, но Себастьян обнаружил, что пение уносит его куда-то далеко-далеко от дома и от этих ссор, которых он не понимал, но чувствовал. Это вокальное сообщество, где мальчики, до одури распевая божественные гимны, сами в результате превращались в ангелов, было ему прибежищем, пока он не повзрослел. Регент требовал от ребят совершенства, развивал им связки и ставил дыхание, добиваясь звучания божественной чистоты. В течение шести лет Себастьян Волси-Бёрнс проводил в Вестминстерском соборе каждую свободную минуту, проникая в тайны музыки и жизни с помощью некоего Джаспера, помощника регента.

33

Маронитская католическая церковь— древняя христианская церковь, одна из шести Восточных католических церквей, имеющих статус патриархата. Большинство общин церкви находится в Ливане, а также в Сирии и на Кипре.

Мне трудно было представить себе Себастьяна в роли серафима, влюбленного в херувима и прячущего свою любовь в темных ризницах старинного собора, но, по-видимому, этот высокий юноша обладал тонкой, чувствительной душой, которую спасли от отчаяния ласки Джаспера и шестьдесят гимнов Пёрселла.

Один из гимнов, сообщил он, это кантата для солиста, хора и оркестра, написанная на библейские тексты, переведенные на английский. И к изумлению посетителей «Флориана», он принялся напевать: «О Lord, turn not away thy face» [34] . Он стал солистом за год до того, как его голос начал вдруг скрежетать, как коробка передач вконец загнанного «остина». Так что он успел познать головокружительный трепет славы во время торжественных служб в соборе. К тому времени, когда у него завершилась ломка голоса, родители его развелись, мать с младшими детьми оказалась по одну сторону разверзшейся пропасти, отец — по другую. Волей Тюдоровской эпохи отправили бы свою сирийскую Анну Болейн на плаху, и мне подумалось, что перерезанные глотки угрожали этой семейке с незапамятных времен. Но к чему ворошить прошлое? «О Lord, thou know’st what things be past, also what is to come» [35] . Сейчас Себастьян банкир (я готова была поспорить, что это именно так), работает в Сити, у «Леман Бразерс». Финансовый кризис подкосил дела банка. Родители Джаспера заставляют его жениться. А тут еще и убийство отца. Полная катастрофа. Кошмарный декабрь!

34

«Господи, не отврати лица Твоего от меня» (англ.).

35

«Господи. Ты Единый ведаешь, что было и чему быть суждено» (англ.).