Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного
Шрифт:
Деметра, к тебе мы мольбы
Сейчас обращаем: нам помоги, благослови наши лона!
Ведь сохнут они, словно поля без дождя,
И те семена, что в нас засевают мужья,
Не прорастают, увы.
О Деметра, Деметра, о мать Персефоны!
Яви свою милость! Дай силу животворящую тем семенам!
И пусть прорастают в нас дети, словно цветы,
Чтобы и нам заключать их в наши объятия,
Подобно тому, как милую дочь ты обнимаешь!
Лаис открыла дверь и выглянула на улицу. Мимо дома, по середине пыльной дороги, тянулась
Неприязненно сморщив нос, она рассматривала идущих. Легко было догадаться, что это женщины, которые отправляются на Фесмофорис. И Нофаро ужасно боится, что они ее заметят и начнут уговаривать идти тоже! Вот почему жена Дарея тянула время и не шла на рынок — чтобы не столкнуться по пути с этой процессией!
Наконец женщины, увлеченные своим пением и радужными надеждами на счастливое оплодотворение, миновали дом. Лаис вздохнула было свободней, но как раз в это мгновение жрец, шедший последним, оглянулся и, заметив на крыльце женскую фигуру, вернулся к дому.
Лаис поспешно прикрыла лицо, порадовавшись, что успела набросить покрыло. Впрочем, она разглядывала жреца с нескрываемым любопытством: он был очень красив, с тонкими чертами лица и огромными черными глазами, взгляд которых был так ласков и приветлив, словно он смотрел на первую красавицу Аттики и даже всей Эллады, а вовсе не на какую-то незнакомую рабыню.
Лаис мигом вспомнила одно насмешливое стихотворение знаменитой Эринны, которое было написано словно бы нарочно для этого случая:
Не стану, сестра, я скрывать: бывают такие мужчины,
Что сердце способны разбить одним взглядом,
Подобно тому, как охотник стрелою одной
Дичь подбивает.
Давай пожалеем, сестра, ту, что их повстречает
Средь мореходов, или жрецов, или бродячих танцоров,
Или средь важных господ, кои речи свои на агоре глаголют…
Все они очень опасны и для девиц, и для замужних особ,
Ведь на уме у них только лишь блуд да распутство!
А впрочем, порою блудливы у них лишь глаза,
А сами — трусливы, как мыши! Предпочитают собой любоваться
И женское сердце тревожить несбыточной жаждою
Блуда, распутства и счастья…
Однако этот жрец никого не стал бы тревожить попусту! Неистовая жажда порока так и сверкала в его прекрасных глазах!
— Девушка, позови свою госпожу, — сказал красавец голосом, который, как понимала Лаис, способен был пробрать до печенок любую, самую добродетельную особу и обратить ее мысли от супружеской верности к тому самому, о чем писала Эринна.
— Хозяйка с утра ушла на рынок, — сообщила Лаис, с трудом сдерживая смех.
Лицо жреца омрачилось. Как видно, он уже давно облюбовал хорошенькую жену начальника службы водоносов, намереваясь вдоволь попользоваться ею под совершенно
— Давно ли? — спросил жрец.
— Да не слишком, — ответила Лаис.
— Ну что ж, — вздохнул жрец, — значит, мы ее подождем. Я знаю, она очень желала принять участие в обрядах Фесмофорис, и богини не простят нам, если мы оставим без внимания эту достойную женщину.
Ну и наглец! Надо его спровадить, да так, чтобы больше не вздумал домогаться Нофаро ни под каким самым благовидным предлогом!
— Ох, господин, как бы не было худа! — испуганно воскликнула Лаис.
— А какое же худо может случиться? — немедленно задал жрец тот самый вопрос, которого и ждала Лаис.
— Да видите ли, госпожа отправилась на рынок не одна, — пояснила девушка. — Супруг ее сейчас на службе, ну и попросил сопроводить ее одного из своих стражников. Того самого, жена которого пару лет тому ходила на Фесмофорис и благополучно понесла. Сама-то она померла, бедняжка, а малыш жив и здоров… Только, беда, уродился ни в мать, ни в отца. Они-то собой неприглядны, а мальчик — красавец… Глаза у него в точности как твои, господин, черные да большие. Ну и тот стражник говорил, мол, кабы удалось ему найти человека, на которого мальчишка похож, он бы ему сынка и отдал. А мой-то хозяин сказал, что, приключись с ним такая же история, он бы нашел этого любителя чужих жен — и глаза бы ему вырвал, чтобы не сверкал ими попусту да не смущал порядочных женщин!
Жрец при этих словах сделался столь бледен, что Лаис даже испугалась: не грянется ли без чувств? И он задрожал всем телом, так что многочисленные амулеты, висевшие на его шее, громко зазвенели.
— Ох, что-то жарко нынче, — промямлил он, — Лучше уж мы пойдем, пока солнце в зенит не поднялось. Празднества Фесмофорис не простят нам опоздания.
— Как тебе угодно, господин, — сказала Лаис. — А я уж передам госпоже Нофаро и ее супругу, что ты за ней заходил.
— Нет! — севшим голосом воскликнул жрец. — Ни в коем случае! Не говори! Я… Я тебя умоляю! — Он пошарил в большом кошеле, висевшем на поясе, однако тот, видимо, был пуст. Тогда жрец сорвал с шеи один из амулетов и сунул его Лаис: — Вот, возьми! Это тебе за молчание!
И он ринулся наутек, смешно размахивая руками, словно пастух, который подгоняет замешкавшихся гусынь, и громко крича женщинам:
— Пошли, пошли! Фесмофорис ждут нас! Поторапливайтесь!
Лаис вернулась в дом. Восхищенная Нофаро налетела на нее и принялась целовать:
— Спасибо, спасибо тебе! Ты его здорово напугала! Смотри, какой амулет он тебе дал! Удивительная красота!
Амулет и в самом деле оказался редкостно красив. Он был искусно выточен из белого камня и изображал небольшой белый цветок с пятью острыми лепестками.