Лаки Лючано: последний Великий Дон

Рудаков Артем Леонидович

— Я сейчас же займусь этим, Джо, — заверил Луканиа.

Большой Билл Двайер, тоже очень обеспокоенный, немедленно согласился на встречу.

— Мне очень жаль, Чарли, — первым делом сказал он. Луканиа с горечью покачал головой:

— В нашем бизнесе случается всякое. Что поделаешь!

Люди умные, они не стали предъявлять претензии друг к другу. Все происшедшее было названо трагической случайностью. Оба босса тут же разработали график движения конвоев и систему взаимного оповещения, чтобы впредь подобное не повторялось. Чарли и Большой Билл привлекли к этому делу всех своих друзей. Они создали нечто вроде координационного совета бутлегеров Восточного побережья. Совместными усилиями было намного легче бороться с дикими бандами, контролировавшими дороги от Лонг-Айленда до Нью-Йорка. В дальнейшем «ромовый бульвар» работал как часы.

Глава 7

Ударом на удар

После убедительной победы демократов на выборах 1921

года в Манхэттене «Банда четырех» значительно прибавила в политическом весе. Всюду были друзья. Враждебным республиканцам достались жалкие крохи в виде муниципального комитета по переименованию улиц и прочих «контор» подобного рода. В любом государственном учреждении Фрэнк Костелло был желанным гостем, так как «смазной банк» выделил на финансирование избирательной кампании демократов полмиллиона долларов. Из некогда небольшой шайки «Банда четырех» трансформировалась в мощную, влиятельную структуру. Помимо Ист-Гарлема, новым территориальным приобретением стал Бронкс, в котором всеми делами заправлял кровавый беспределыцик Артур Флегенхаймер — или, как он сам себя величал, Датч Шульц.

Если Арнольд Ротштейн ограничился вложением пятидесяти тысяч в развлекательный комплекс «Эмбасси клаб», в котором веселились денежные мешки из Бронкса, более дальновидный Мейер Лански инвестировал в «предприятия» Шульца сумму в пять раз большую. На эти деньги был построен подпольный завод, выпускавший имбирное пиво, открыты игорные дома и бордели. Естественно, Шульц отдал предпочтение тому, кто заплатил больше. Почувствовав за спиной поддержку, он сразу подтвердил свой имидж беспредельщика, когда залез в Гарлем, на территорию Джека Даймонда, и попытался вырвать у последнего контроль над нелегальной лотереей «числа». Ни Чарли Луканиа, ни Арнольд Ротштейн не успели вмешаться. Громкая разборка в клубе «Хости-Тости» закончилась плачевно для Ноги Даймонда. Молодчики Шульца разгромили ресторанный зал, а сам Датч едва не прострелил владельцу заведения вторую ногу. Под угрозой оружия Даймонд поклялся, что уступит гарлемскую лотерею. На следующий день Шульц поставил в Гарлеме своих банкиров.

Возникший конфликт пришлось улаживать на высшем уровне. На встрече с Чарли Луканиа Арнольд Ротштейн предъявил довольно резкие претензии.

— Я сам готов застрелить этого дикаря, — раздраженно ответил Чарли.

— Нет, стрелять — это, пожалуй, лишнее, — заметил Ротштейн, — но надеть на него крепкую узду не помешает.

Ротштейн привез с собой двух специалистов по героину — Якоба Катценберга и Джорджа Аффнера. Оба недавно вернулись из Гонконга, где налаживали контакты с местными производителями. Представители китайской триады гарантировали поставку ста килограммов порошка ежемесячно, и перед Ротштейном вплотную встала проблема размещения такого огромного количества белого зелья. Он смотрел вперед дальше всех. Было очевидно, что «сухой закон» рано или поздно отменят. И тогда главным вопросом для всех гангстерских боссов станет переориентация на такой же высокодоходный бизнес, каким был бутлегинг. Ротштейн не сомневался: единственный товар, на котором можно будет хорошо зарабатывать в будущем, — это наркотики. Поэтому в то время как другие вкладывали миллионы в операции с пойлом, Ротштейн потихоньку прибирал к рукам контроль над торговлей героином. Эти неприятности с Шульцем подоспели как нельзя кстати. В качестве компенсации Ротштейн потребовал допустить в Гарлем и Бронкс своих толкачей. Вопрос контроля над лотереей «числа» его не интересовал.

— Арнольд, ты знаешь мое правило, — сказал на это Луканиа, — я не имею дел с наркотиками. Если тебе надо — я не возражаю. Тогда пусть «числа» остаются у Шульца — и на этом конфликт исчерпан.

Ротштейн согласно кивнул:

— Все справедливо, Чарли. Я вложил деньги в этого подлеца и имею право на свой кусок. А Даймонд сам виноват — десять человек слышали его слова: «Датч, я уступаю». Тут уже ничего не поделаешь. Пусть продает в своем клубе мой товар, а деньги на реконструкцию скачаем с Шульца.

Чарли не возражал. Он позвонил Мейеру Лански и честно высказал все, что думает по поводу его протеже.

— По-моему, с ним надо распрощаться.

— Чарли, не делай этого, — уговаривал Лански, — парень крепко держит весь Бронкс. Ну, молодой, ну, горячий — с кем не бывает. А знаешь ли ты, что каждый месяц он отчисляет в наш банк целых сто кусков?

К тому времени раздражение в душе Чарли несколько улеглось. Он спокойно выслушал Мейера и проворчал:

— Ладно, черт с ним. Пусть живет. Пока. А там видно будет.

Лански со своей стороны пообещал более тщательно подходить к вопросу подбора кандидатов в банду. Следующий неофит, Луис Бачелтер из Бруклина, по прозвищу Лепке, произвел на сицилийца благоприятное впечатление. Неуклюжий, долговязый, с огромными навыкате глазищами, отличавшийся крайней неопрятностью в одежде, Лепке проявил во время собеседования максимальную покладистость. В Бруклине он работал на Якоба Оргена, известного под кличкой Литл Оджи (Маленький Людоед). Однако специфика еврейских банд

была такова, что каждый, номинально подчиняясь тому или иному боссу, имел право работать самостоятельно. Лепке являлся по первому зову Оргена, но что он делал лично для себя, на стороне — никого не касалось. Вместе со своим другом детства, Якобом Шапиро, Лепке занимался рэкетом в сфере торговли готовой одеждой. Именно в этом бизнесе ему требовалась поддержка «Банды четырех». Внимательно выслушав его, Чарли Луканиа сказал: «О’кей». Вслед за Лепке в банду был принят еще один еврей — Абнер Цвиллман по прозвищу Лонджи (Длинный), занимавшийся крупномасштабным бутлегингом в Нью-Джерси. В составе банды также появились новые итальянские гангстеры: Фрэнки Чех Скализе, Карло Гамбино, Альберт Анастасиа из Бруклина и еще один тип из Малой Италии — Вито Дженовезе. Дружбы Чарли Луканиа искали Томми Луччезе, Джо Бонанно, Джо Профачи, Том Рейна — «капореджиме» из семейств Маранцано и Массерия. В 1923 году оборот «Банды четырех» достиг двенадцати миллионов долларов. Чарли становился весьма заметной фигурой в преступном мире Нью-Йорка. Имея широкий круг друзей среди городских политиков, он считал себя неуязвимым. На первый взгляд это было верно. Когда Чарли попался полицейским в Джерси-Сити с незаконным стволом в кармане, то без проблем получил условный приговор. Однако никогда ему не приходило в голову жалеть о том, что он родился сицилийцем. Но, как ни странно, неприятности возникли именно по этой причине.

Издавна сицилийская мафия (или, как она именуется официально, Общество Чести) имела право по-своему решать судьбу каждого сицилийца. Кем бы он ни был — епископом или простым крестьянином. И хотя Малую Италию отделяли от Сицилии пятнадцать тысяч морских миль, законы жизни здесь оставались те же самые.

Власть мафии распространялась на всех иммигрантов без исключения. А кем, по существу, был Чарли Луканиа? Самым обычным сицилийским иммигрантом! Так рассуждал дон Сальваторе Маранцано, глава самой могущественной мафиозной семьи в Нью-Йорке. Но этот простой иммигрант здорово обскакал дона Сальваторе в бутлегерском бизнесе. Впрочем, трудности с алкоголем были не только у Маранцано, но и у всех прочих донов, исключая хитрого Фрэнка Айяле, который, пренебрегая обычаями предков, вел дела с евреями и потому немало преуспевал. Однако дон Сальваторе, Джузеппе Бальзамо, Чиро Терранова и Джо Массерия, неукоснительно соблюдавшие древние традиции мафии, считали ниже своего достоинства даже разговаривать с потомками Иуды. А поскольку евреи держали в руках основные потоки контрабанды, мафия лишь издалека улавливала аромат миллионов гектолитров великолепного алкоголя — в то время, как тот же Луканиа просто купался в нем. Не имея в перспективе ничего лучшего, старые доны принялись гнать самогон. Рецепты заимствовали у фермеров. Самогонные аппараты устанавливали везде, где только можно: в домах иммигрантов, в гаражах, в подвалах. Доны безжалостно обдирали своих земляков, платили им по десять центов за литр пойла, которое потом продавали по цене девять долларов. Дым от тысяч аппаратов день и ночь облаком клубился над Малой Италией — как смог над Лондоном. Более предприимчивые бутлегеры зло смеялись над мафией. Томми Луччезе едва не пристрелил Карло Гамбино, когда тот вздумал спросить:

— Знаешь, почему Маранцано так часто ходит в церковь? Оформляет великомучениками всех, кто травится его самогоном!

Дон Сальваторе прекрасно понимал необходимость перемен. Но, опять же, по-своему. Он решил просто надавить на самого преуспевающего молодого бутлегера — Чарли Луканиа, который, будучи сицилийцем, хорошо знал, что такое мафия.

Сальваторе Маранцано назначил Чарли встречу на своей территории, в ресторане «Палермо». Старый дон, несмотря на традиционную для сицилийцев ограниченность, был в своем роде уникальным типом. Он свободно владел пятью языками, в том числе латынью и греческим. Большой знаток истории древнего мира, Маранцано особенно восхищался Гаем Юлием Цезарем и старался во всем подражать великому римскому императору. Кроме того, дон Сальваторе обожал бросаться крылатыми латинскими фразами вроде: «Mortem effugere nemo potest» [11] .

11

Смерти никто не избежит.

При появлении Чарли Луканиа Маранцано вышел ему навстречу и напыщенно произнес: «Salutami, juve Caesar!» [12] . После чего разразился назидательной тирадой на латыни, в которой молодой сицилиец уловил только одно знакомое слово: «pater», ибо в детстве слышал его от матери, читавшей на ночь «Отче наш».

Немного смутившись, Чарли ответил на сицилийском:

— Мой отец вполне здоров, дон Сальваторе, чего желаю вам и всем вашим родным.

Маранцано резко перешел на родной язык:

12

Приветствую юного Цезаря!