Ларь
Шрифт:
— Хороший знак, дяденька, — прошептал мне на ухо Митя. — Теперь точно не обидит.
Я вопросительно скосил глаза на лесного черта и тот продолжил так же, вполголоса:
— Если нечисть, которая с понятием, села за один стол с рубежником и разделила хлеб-соль, то уже вряд ли что плохое сделает.
— Хист накажет? — тихо ответил я.
— Да нет же, — помотал головой Митя. — Но вроде как не принято.
Ага, видали мы это «не принято». Когда жизнь заставит — и не так раскорячишься.
Что удивительно, наш разговор ежовик пропустил
— Вкусно, — подытожил он, поглядев на пустую тарелку. — А еще вот этот зельц обезжиренный есть?
— Колбаса-то? Есть, — стал я сам ухаживать за нечистью.
— Причем, понимаю, что чего вы туда ни напихали, мясом и не пахнет, а вкусно.
— Для дорогого гостя ничего не жалко — порезал я всю палку «Докторской», причем не а-ля «к нам пришли гости», а нормально, в палец толщиной.
— А с чурами ты, случаем, дружбу не водишь? — вкрадчиво спросил я, наливая чай.
Нечисть отхлебнула его и скривилась. Да уж, извините, чайный сомелье у нас нажрался водки и изволит почивать.
— А чего с ними дружить? Они в лес не суются, я к ним не хожу.
Я рассматривал ежовика, пытаясь понять, правду он говорит или нет. Из головы не выходила фраза Былобыслава: «В этом доме не живет никто из людей». Стоило ли придумывать такое корявое предложение или это оговорочка? Допустим, чур знал, что тут обитает ежовик и поселил меня здесь специально. Зачем? Чтобы свести и подружить с нечистью или наоборот, для веселья? Лишь бы напакостить надоевшему рубежнику?
Нет, на кого, на кого, а на шутника Былобыслав не был похож. К тому же, я вообще-то защищаю грифониху и все такое. Получается, произошедшее — звенья одной цепи. Либо — чур просто не знал про ежовика. Кстати, я чужого хиста тоже не почувствовал, хотя нечисть пятирубцовая, а не шелупонь подзаборная. И печати после не сработали именно из-за того, что ежовик находился в доме, когда я их вешал. Получается, он действительно говорит правду, и чуры были не в курсе?
— Ну, рассказывай про мертвяка, — решил я начать без всяких прелюдий.
Нечисть тяжело вздохнула, прицепила круг колбасы на лоб, будто боялась, что кто-то позарится на угощение, облизала пальцы и стала вещать.
— А чего рассказывать. Он ларь хранит, который в большом дупле. Об этом ты, наверное, и сам знаешь.
Я кивнул. Чего уж тут кривить душой.
— Иногда приходят рубежники, чтобы утащить ларь. Когда луна теряет свою силу. Раньше часто приходили, а в последние лет сто всего пару раз. Только кончается все всегда одинаково.
Ежовик отпил чай, опять сморщился и стал накладывать сахар.
— Как одинаково?
— Как? Известно как. Убивает он их. Видимо, могучий при жизни был, да еще кровью к месту этому привязан. На крови заклятья — они самые сильные, позволяют чужой хист прибирать.
— Что? — я даже вперед подался.
— Я всего пару раз видел, издали. Все же страшно, сам понимаешь. Он будто сначала с ним разговаривает. Но недолго. А уж после убивает. Что уж он у них там спрашивает — одному Живню известно.
— Кому известно?
Ежовик осекся, замер, ощерился иголками. Словно почувствовал опасность и был готов вновь прибегнуть к физической силе. А еще очень уж быстро забегали его глазки.
— Чего ты задергался? Здесь тебя никто не обидит, пока ты сам не напросишься.
— Есть вещи, про которые у нас, у лесных, не принято говорить.
— Понимаю, коитус на еловых ветках, выборы лешего и проигрыш в карты чертям.
Ежовик посмотрел примерно так, как часто глядели люди, которые знали меня совсем недавно. Иными словами, совершенно не одобряя мое чувство юмора. Немного поежился, как бы смешно это ни звучало, но продолжил.
— Есть то, о чем лесные меж собой могут без всякой утайки говорить. А при посторонних лучше и рта не открывать.
— Про это можешь даже не переживать. Я в местном лесу вообще всех знаю. Черта вон к себе перетащил, от водяных лешего уберег, лешачиху убил, которая мальчишку похитила.
— Да ладно, неужто правда ты был? — удивился ежовик, о чем свидетельствовал его козырек в виде иголок. — Слышал, слышал. Но вместе с тем о Живне не знаешь?
— Нельзя же знать обо всем, — прикинулся я дурачком. — Я к тому же в рубежниках меньше полугода.
— Полугода? — удивилась нечисть так, что колбаса с его лба упала на стол. — И уже кощей?
— Ага, витаминки рубежные пью. Так что, расскажешь?
Ежовик подобрал колбасу, откусил, нахмурился, но все же заговорил.
— На Руси всегда как было — у каждого свой начальник должен иметься. Если зайцев много — плохо, все пожрут, другие голодать будут. Потому над ними волк встает. Он, значит, и смотрит, чтобы зайцев много не разводилось. Если волки плодятся — другому зверью плохо. Над хищниками уже леший стоит. А что делать, если леший забаловал, всякое разумение потерял — любого во владениях своих губит без меры?
Ежовик замолчал, даже перестал жевать колбасу. Словно ожидал от меня срочного ответа. Я пожал плечами.
— На то Живень и есть. Говорят, будто бы раньше их много водилось, и они даже вместе собирались. Но то во времена, когда люди были слабые и искали в лесу силу. После уже связь наша потерялась, и Живней меньше стало. Так моя бабка рассказывала, я уж не знаю, как на самом деле было.
— Значит, Живень — это нечто вроде начальника у лешего?
— А ты думаешь, что лешие из воздуха берутся, что ли? Их на место именно Живень назначает. Вот кто-кто, а он прочно корнями в землю врос, ничего без его ведома не происходит. Если кто и знает историю того мертвяка твоего, это он.