Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская
Шрифт:
Из книги Ольги Ивинской:
Лагерное лето 1951 года — знойное, раскаленное над сухими мордовскими полями. Кайло поднять нет силы. Отчаянье, сознание полной безысходности. Не помню, как дожили до команды «Кончай работу! Становись в строй!». Скорее по раскаленной дорожной пыли в зону. Бросаюсь на топчан прямо в огромных башмаках, перетянутых грязными тесемками. Только бы заснуть, забыть обо всем. Но вызывает дневальная, следовать к «куму». Иду в змеиное логово.
— Вам тут письмо пришло и тетрадь. Стихи какие-то, — «кум» удивлен и испуган. — Давать на руки запретили, читайте здесь, — теперь меня удивило, что заставило этого изверга обратиться к заключенному на «вы». — Распишитесь потом, что прочитано.
Беру тетрадку и читаю: Засыплет снег дороги, Завалит скаты крыш…Летят Борины журавли над Потьмой! Он тоскует обо мне, он любит меня. Вот такую, в робе из мешковины с номером, в башмаках сорок четвертого размера. Перечитываю еще раз письмо Бори на 12 страницах, и снова стихи Евангельского цикла — всю зеленую тетрадку. Заставили расписаться и отобрали все, проклятые! Но теперь я знаю главное: Боря ждет меня и верит в наше «Свидание».
О дальнейшей истории этого стихотворения Ивинская говорила:
При моем освобождении в мае 1953-го начальник лагеря заявил, что это письмо Пастернака и тетрадка со стихами в 1951 году согласно приказу были отправлены на Лубянку. После реабилитации в 1988-м КГБ официально сообщил, что все изъятые у меня письма и рукописи стихов по описи отправлены в ЦГАЛИ. Но оттуда мне отказались что-либо возвратить [91] .
Когда я слышу стихотворение «Свидание», у меня перед глазами встают картины тех лагерных, жестоких лет и момент чуда — появление ангела в виде Бориного письма и зеленой тетрадки стихов, спасших меня.
Когда я вернулась, Боря в Измалкове переписал мне это стихотворение и вспоминал:
— Последней строчкой стихотворения я хотел сделать слова «И твой угасший свет». Но затем решил, что и до меня этот убийца-Сталин доберется, и мне не жить, потому в последней строке стихотворения написал «А нас на свете нет?»
Борин автограф «Свидания» у меня отобрали при аресте, и теперь он должен быть в ЦГАЛИ.
91
О содержании спасенного Ивинской от уничтожения архива и перипетиях суда за его возврат подробно рассказано в главе «Судьба архива Ольги Ивинской».
Из воспоминаний Ренаты Швейцер о встрече с Пастернаком в апреле 1960 г. в Переделкине: «Рассказывая о периоде ареста и лагеря Ольги, Пастернак сказал, что лишь работа над романом спасла его от отчаянья, когда Ольга была из-за него арестована. <…> Он сознавал боль как углубление духа и претворял ее в своем произведении. Это было единственное, что он мог сделать для Ольги — это была его непрестанная благодарность!» (См.: Швейцер Р.Дружба с Борисом Пастернаком: Пер. с нем. // Грани. 1965. № 58. С. 24.).
Рассказывает Ольга Ивинская:
После моего ареста в октябре 1949 года Борис Леонидович «в тоске безмерной»
В книге Ивинской [92] подробно описан эпизод ее допроса на Лубянке в 1949 году.
Уже на втором допросе на Лубянке [93] следователь Семенов дал мне несколько листов бумаги и потребовал вкратце написать о содержании «Доктора Живаго». Я написала, что это судьба интеллигента, врача, трудно пережившего время между двух революций. Это — творческая личность, поэт. Ничего порочащего советскую власть в романе не будет. Следователь Семенов просмотрел несколько листков и с недовольной миной изрек:
— Не то вы пишете, не то! Пишите, что читали это произведение, которое представляет клевету на советскую действительность. Вы прекрасно это знаете — нам попадались некоторые страницы.
Видимо, сексоты [94] доставляли в МГБ копии листов романа. Семенов порылся в листках из папки и, достав один лист «синьки» [95] , заявил:
— Вот, например, стихи «Магдалина» — разве это стихи нашего поэта? К какой эпохе это относится? И потом, почему вы ни разу не сказали Пастернаку, что вы советская женщина (тогда я удивилась, удостоившись такой высокой оценки из уст следователя Лубянки), а не Магдалина? Ведь просто неудобно посвящать любимой женщине стихи с таким названием.
— Почему вы решили, что стихи посвящены мне?
— Но это ясно, ведь мы знаем об этом, так что вам запираться нечего. И вам надо говорить правду, это единственное, что может облегчить вашу участь и участь Пастернака.
Уже в лагере ко мне пришла «Магдалина» в Бориной зеленой тетрадке, которую дали лишь прочитать и отняли [96] .
92
Ивинская О. В.Указ. соч. С. 120.
93
Тексты протоколов допросов Ивинской на Лубянке в 1949–1950 годах были опубликованы в 1994 г. в «Литературной газете» (№ 11 от 16 марта 1994 г.). Там же приведено постановление об аресте Ивинской: «Проявляла антисоветские настроения, а также настроения террористического характера». Осуждена решением особого совещания при МГБ СССР (внесудебной «тройкой») по политической статье 58–10 ч. 1 «За антисоветскую деятельность и связь с лицами, подозреваемыми в шпионаже».
94
Секретные сотрудники и доносчики.
95
Копировальная техника того времени выдавала страницы с темным, синеватым или фиолетовым оттенками. Копии называли «синьками».
96
Поэт Андрей Вознесенский, хорошо знавший историю жизни и любви Пастернака и Ивинской, в своих воспоминаниях, опубликованных в 1993 г., написал: «Какая русская, московская даже, Чистопрудная у Пастернака Магдалина. <…> Жила она у Чистых прудов. Звали ее Ольга Всеволодовна. Он звал ее Люсей. <…> Мне всегда виделась его Магдалина русоволосой, блондинкой по-нашему, с прямыми рассыпчатыми волосами до локтей. Я знал ее, красивую, статную, с восторженно-смеющимися глазами».
Советские пастернаковеды довольно серо и невнятно комментировали пастернаковскую «Магдалину». На это обратил внимание в 1992 году замечательный поэт и эссеист, нобелевский лауреат Иосиф Бродский. В «Примечании к комментарию» [97] Бродский пишет:
В комментарии, сопровождающем в 1-м томе Избранного Б. Пастернака (М.: Художественная литература, 1985) стихотворение «Магдалина», говорится: «Пастернаку также был знаком цикл стихов Цветаевой под названием „Магдалина“. <…> Пастернак, трактуя тот же сюжет, освобождает его от эротики».
Судя по титульному листу, комментарий подготовлен сыном поэта Е. Б. Пастернаком и его женой Е. В. Пастернак. Иными словами, комментарий этот — дело семейное. <…> Поэтому от комментария легко отмахнуться, выделив из него только сугубо фактическую сторону, и списать замечание авторов об освобождении сюжета от эротики на их повышенную чувствительность, особенно учитывая инициалы одного из них. <…> Говоря жестче, авторы комментария попросту дикари.
97
См.: Сочинения Иосифа Бродского: Собрание сочинений: В 7 т. — СПб, 2001. Т. VII. С. 179.
Отмечая сухие комментарии Евгения Борисовича к стихам Пастернака в пятитомнике и многочисленных сборниках, Вадим Козовой заметил:
— Только примитивизм Евгения позволяет ему говорить об «освобождении от эротики» в стихах поэта, написавшего «…жар соблазна», «Осень», «Хмель», «Еву», «Вакханалию». Евгений Борисович даже не слышит, что говорит об эротике Пастернака такой знаток темы, как Анна Ахматова. А ведь ее отзывы на вышеуказанные стихи известны даже непросвещенному любителю поэзии Пастернака.
Говоря о «Магдалине» Бориса Пастернака как об отзвуке его «тоски безмерной» из-за ареста любимой женщины, бывшей «рабой его мужских причуд», Ольга Всеволодовна вспомнила о Косте Богатыреве, блестящем переводчике поэзии и прозы с немецкого. Он преклонялся перед гением Пастернака, был восхищен его Евангельским циклом и искал для перевода стихи на эту тему у немецких поэтов. Пастернак рекомендовал ему заняться переводом стихов Райнера Мария Рильке, что Богатырев талантливо и с увлечением делал. Костя перевел «Пиету», знаменитое стихотворение Рильке о Магдалине, и подарил этот перевод Ольге Ивинской: