Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Мансуров Борис Мансурович

После посещения Лубянки Пастернак написал Люсе Поповой 19 марта 1950 года:

«Дорогой друг мой, Люсенька! Я узнал о Вашем поведении уже несколько дней и все же решил, что должен написать Вам. Как я люблю Вас, Вы знаете. Теперь я восхищаюсь Вами! Я упиваюсь своей уверенностью в Вас. Так хорошо знать, твердо знать, что вот этот человек не способен на подлость, ни при каких обстоятельствах. Я целую Вас, моя славная девочка, крепко, крепко. Мой Леонардовский ангел, будьте здоровы.

Всегда искренне Ваш. Б. П.»

Из рассказа Ольги Ивинской:

Вернув Борису Леонидовичу все его письма ко мне и книги с его дарственными надписями, на Лубянке сожгли книги Ахматовой и других поэтов, подаренные мне в редакции «Нового мира», а также мои дневники как «не имеющие отношения к делу». Позже, в 1958 году, Пастернак писал в откровенном письме Ренате Швейцер в Германию о моем аресте: «Ее посадили из-за меня как самого близкого мне человека, по мнению секретных органов. Ее геройству и выдержке я обязан тому, что меня в те годы не трогали».

Действовало изуверское указание свыше — держать Пастернака в напряжении, но показывать ему, что с властью надо сотрудничать, то есть угождать «хозяину». На уникального посетителя Лубянки, когда Пастернака вызвали к следователю Семенову, приходили под разными предлогами поглядеть десятки следователей других отделов этого зловещего каземата. Человек-паук — так определил облик Сталина Пастернак при встрече в 20-х годах — моим арестом хотел заставить Бориса Леонидовича изменить несоветский дух романа. В преддверии своего 70-летия (21 декабря 1949 года) кремлевский властитель хотел вынудить Пастернака написать о его, Сталина, гениальных заслугах в революции.

С 1947 года, после нескольких читок первых глав романа, которые проводились широко и открыто, стал проявляться несоветский характер произведения, а о роли Сталина не говорилось ни слова. Уже весной 1947 года Пастернака стали критиковать и обвинять в реакционном взгляде на советскую действительность. В марте газета «Культура и жизнь» публикует злобную статью Суркова о творчестве Пастернака. Органы стали создавать духовный вакуум вокруг поэта, лишая его общения с людьми, близкими по духу [198] .

Известный драматург Александр Гладков, чья пьеса «Давным-давно» шла с аншлагами по стране и нравилась самому «хозяину», был знаком с Пастернаком еще по театру Мейерхольда. Гладков особенно сдружился с Борисом Леонидовичем в эвакуации, в Чистополе. Восхищенный пастернаковским переводом пьесы Шекспира «Антоний и Клеопатра», Гладков устроил ее читку перед труппой театра во МХАТе. Встреча прошла с большим успехом. Кроме пьесы Пастернака просили прочитать цикл стихов из романа, и его чтение ошеломило всех [199] .

198

А. Кривицкий, заместитель главного редактора «Нового мира», которого опасался даже Симонов, периодически зловеще повторял: «Мы знаем, какой антисоветский роман пишет Пастернак». Напечатанный в 1947 г. сборник стихов Пастернака тиражом 25 тысяч экземпляров запретили к распространению и уничтожили. Правление Союза писателей приняло постановление о вредном для советских читателей сборнике стихов Пастернака, которое было направлено в ЦК ВКПб. Фадеев и Сурков выступили с резкими нападками на творчество индивидуалиста Пастернака. Эти злобные наветы тиражировали «Литературная газета» и «Культура и жизнь». В статье «О поэзии Пастернака» Сурков клеймил «реакционно-отсталое мировоззрение Пастернака». О реальном отношении Фадеева к стихам Пастернака уже рассказала О. Ивинская в своем комментарии к стихотворению «Зимняя ночь».

В феврале 1948 г. к Пастернаку из Рязани приехала Ариадна Эфрон, чему он был несказанно рад, но это вызвало раздражение Зинаиды. В феврале 1949 г., ко дню рождения Пастернака, Ариадна вновь нелегально приезжает в Переделкино. В том же феврале Ариадна была арестована в Рязани и сослана на вечное поселение в Туруханск. Пастернака лишали встреч с самыми дорогими ему друзьями. С весны 1948 г. на все лето дачу Пастернака заняли какие-то строители, что, по сведениям в писательских кругах, было сделано по рекомендации самого кремлевского горца. Об этом пишет в своих воспоминаниях Нина Муравина, знавшая Пастернака и встречавшаяся с ним в 50-е годы.

199

О той встрече во МХАТе ее организатор Гладков написал: «Горячий прием актерской братии Пастернака трогательно и немного жалко растрогал. Я сидел и думал: все-таки, наверно, он очень одинок, если ему нужны такие нехитрые триумфы. <…> Когда я сказал Пастернаку, что эта встреча как праздник, Борис Леонидович неожиданно обнял меня, неуклюже поцеловал в щеку и несколько раз повторил: „Спасибо! Спасибо!“»

Запись в дневнике Гладкова от 19 сентября 1948 года: «Золотая осень сменилась ненастьем. По городу ходит рукопись первой части романа Пастернака. Через несколько дней получу. Мне обещал ее достать Т. (видимо, Тарасенков. — Б. М.)». 1 ноября Гладков был арестован.

Еще одно предупреждение послали власти Пастернаку, продолжавшему читать друзьям и знакомым рукопись «несоветского» романа: весной 1949 года не выпустили из страны на конкурс пианистов в Варшаву Станислава Нейгауза, сына Зинаиды и Генриха Нейгауз. С 1931 года Станислав рос в доме Пастернака, и Борис Леонидович относился к нему как к родному [200] .

200

Галина Нейгауз, жена Станислава, написала в своих воспоминаниях: «С 1946 г. с весны до осени — все свободное от гастролей Стасика время — я прожила в Переделкине, под одной крышей с Борисом Леонидовичем. Пастернак написал письмо к Жаклин во время поездки Станислава в 1958 г. на конкурс в Париж. Он просил выдавать Стасику деньги из сумм гонорара за вышедший во Франции роман „Доктор Живаго“. Примечательны напутственные слова Пастернака, сказанные Стасику перед его поездкой: „Если ты захочешь остаться во Франции, то Жаклин будет регулярно выдавать тебе деньги. Ведь это так удачно, что роман напечатан во Франции, а Жаклин — мой официальный распорядитель всеми гонорарами“».

Из книги Ольги Ивинской:

Однажды на Лубянке меня привели на допрос к самому Абакумову [201] , который спросил: «Почему так упрям твой Борис?» А потом со злобой в голосе произнес: «Должно быть, он нас так презирает и ненавидит» [202] .

Осужденная «тройкой» на пять лет лагерей по статье 58–10 части 1 «за антисоветскую агитацию и связь с лицами, подозреваемыми в шпионаже» (Пастернак числился на Лубянке как английский шпион), я была сослана в мордовский концлагерь. Узнав от мамы адрес концлагеря, Боря стал посылать мне письма. Но они до меня не доходили, так как письма не от родственников осужденным не отдавали. Тогда Боря уговорился с моей мамой и стал присылать мне свои чудесные письма от ее имени — Марии Николаевны Костко [203] .

Ко мне в лагерь приходили открытки, подписанные «твоя мама» и написанные рукой Бори и его сердцем. Читаю милый почерк в открытке от 31 мая 1951 года: «Дорогая моя, Олюша, прелесть моя! Б. на днях видел тебя во сне. Он послал тебе однажды большое письмо и стихи, кроме того, я послала как-то несколько книжек. Видимо, все это пропало.

Бог с тобой, родная моя. Все это как сон. Целую тебя без конца. Твоя мама».

Я стала просить начальство найти то письмо и стихи. Измученная концлагерем, совсем зачахла и попала в лазарет. Видимо, это куда-то донесли наверх и вдруг, в конце жаркого лета 1951 года, в лагерь прорвалась Борина зеленая тетрадка со стихами и его большое письмо на 12 страницах. Он написал, что эти стихи — выражение его боли и любви ко мне. Стихи Евангельского цикла и пронзительное «Свидание» вернули меня к жизни [204] .

201

Министр Госбезопасности СССР.

202

Об этом и о разговоре с Пастернаком в Переделкине есть запись в воспоминаниях Исайи Берлина, известного английского журналиста и литератора.

203

Рассказ Ивинской: «Мой отец был из дворян и воевал в белой армии. Он пропал без вести в 1918 г. Мама вышла замуж второй раз в 20-х годах за школьного учителя Дмитрия Ивановича Костко. Он был сыном священника и должен был скрывать это. Маму арестовали по доносу за анекдот про Сталина. Мне удалось ее вывезти во время войны из лагеря, куда я поехала с какими-то продуктами, по комиссованию из-за полной дистрофии». Мама Ивинской и Д. М. Костко похоронены на кладбище в Переделкине. Там же захоронили прах Ольги Ивинской в 1995 г.

204

Ивинская рассказала: «Видимо, человек-паук, не давая мне погибнуть, хотел сохранить жизнь поэту-небожителю. Сталин помнил о самоубийствах Есенина и Маяковского, а третьим в той святой троице поэтов, с которой Сталин лично беседовал в начале 20-х годов и поручал стать глашатаями эпохи, был Борис Пастернак. Сталин, на мой взгляд, мистически боялся возможности самоубийства Пастернака в случае моей гибели в концлагере. Этим объяснял Боря скромный срок моего осуждения — на пять лет лагерей общего режима по политической статье 58–10».

На мой вопрос о судьбе того письма и тетрадки со стихами Ольга Всеволодовна сказала:

— Борины письмо и тетрадка со стихами были отправлены в мое дело в КГБ, а теперь должны находиться в ЦГАЛИ [205] .

Ивинская продолжила:

Наступил март 1953 года, и изверг, 30 лет истязавший страну, уничтоживший миллионы ее ярких умов и талантов, «наконец сдох» (слова актрисы Любови Орловой). Меня освободили 4 мая 1953 года по ворошиловской амнистии. Вскоре я вернулась в Москву, где мне не разрешалось постоянно жить.

У Бори возникла какая-то боязнь первой встречи. Ему казалось, что я буду после концлагеря опустошенной и уродливой, а его преклонение перед красотой женщины было абсолютным. Волнение охватило меня, а Борю, как он мне позже сказал, пробирала дрожь, когда приближалось время нашей встречи у любимой скамейки на Чистых прудах. Я надела его любимое платье, которое, как рассказала мне мама, Боря не разрешил продать после моего ареста. Маму и детей спасла постоянная помощь Бориса Леонидовича. Он не забывал о моих близких, даже попав в больницу с инфарктом осенью 1952 года.

Я спешила на встречу с Борей. Повернув с Потаповского переулка к бульвару, перешла трамвайную линию Аннушки и сразу увидела издали Борю, вышагивающего у нашей скамейки. На ней он не смог поцеловать меня в тот последний вечер 1949 года перед арестом из-за мрачного типа, следившего за нами самым наглым образом. Мое сердце тревожно забилось, и я ускорила шаги. Боря, как от удара током, поднял глаза и застыл, словно завороженный. А затем бросился ко мне, обхватил, стал беспрерывно целовать, и слезы лились градом. На окружающих мы не обращали внимания, да и они, видимо, понимали, что происходило. Тогда многие возвращались из сталинских тюрем и концлагерей. А когда, обнявшись, мы пошли по аллее бульвара, Боря сказал:

— Знаешь, Олюшка, а ты стала еще краше.

Потом наступило наше удивительное измалковское житие, когда Боря молодел день ото дня, несмотря на его перламутровую седину. Его охватил небывалый творческий подъем. Написаны были одиннадцать стихотворений в тетрадь Юрия Живаго, по-новому создавалась вторая часть романа, и энергично изменялся перевод «Фауста».

Боря постоянно просил меня рассказывать о тюрьме и концлагере. Я делала это неохотно, невольно возникали картины человеческой низости, предательства и лжи во имя угоды «кумовьям» и наглому лагерному начальству.

Боря повторял, что это не должно забываться. Слушая мои печальные лагерные повести, Боря нередко плакал, нежно обнимал меня и тихо повторял:

— Как хорошо, что ты не сломалась, не озлобилась. Бог тебя сохранил для меня, и теперь мы всегда будем вместе.

В один из июльских дней он читал мне в Измалкове новую строфу перевода о первой встрече Фауста с Маргаритой:

О небо, вот так красота! Я в жизни не видал подобной. Как неиспорченно-чиста И как насмешливо-беззлобна!

— Это мои слова о тебе, Олюшка, — говорил мне Боря.

Каждый день стали появляться новые части перевода «Фауста». Боря радовался:

— Я опять говорю, Лелюша, губами Фауста, словами Фауста, обращенными к Маргарите: «Как ты бледна, моя краса, моя вина». Это все тебе адресовано. Ведь «Фауст» почти весь — про нас с тобой, я его чувствую всей дрожью жилок. Я знаю, что не успел написать Гете, и хочу это дать в переводе, даже отходя от текста оригинала.

В письме к Ольге Фрейденберг 30 декабря 1953 года Пастернак сообщал: «Мне удалось переделать чудовищную махину обоечастного Фауста, как мне хотелось».

205

Ивинская называла ЦГАЛИ «могильником истины и судеб тысяч загубленных душ».

Осенью 1953 года перевод «Фауста» вышел в свет, и Пастернак с гордостью рассылал его многим своим близким друзьям. Отвечая на восторженную реакцию сестры, восхищавшейся силой перевода, Пастернак написал ей 7 января 1954 года:

Я знаю, что много хорошего в переводе. Но как мне рассказать тебе, что этот «Фауст» весь был в жизни, что он переведен кровью сердца, что одновременно с работой и рядом с ней были и тюрьма, и прочее, и все эти ужасы, и вина, и верность. <…> Не хватило смелости отойти от буквы подлинника чуть-чуть больше в сторону на свободу. В остальном же все звучит и выглядит, как мне хотелось, все отлилось в ту форму, о которой я мечтал. <…> Я не могу ничего тебе сказать о том подпольном признании, которым балует меня судьба. <…> Мне ХОРОШО, Оля!

Ольга Всеволодовна показала мне книгу с переводом «Фауста», оформленную замечательными гравюрами Андрея Гончарова, с дарственной надписью-признанием Пастернака: «Олюша, выйди на минуту из книжки, сядь в стороне и прочти ее. Твой Боря. 18 ноября 53 года» [206] .

На мой вопрос, почему Пастернак сделал такую надпись, Ольга Всеволодовна пояснила:

Художник Гончаров изобразил Маргариту в книге очень похожей на меня [207] . Когда я удивленно сказала об этом Боре, он ответил, что Гончаров «видел нас вместе несколько раз в театре и хорошо запомнил твою ясность и красоту. Он показывал мне несколько рисунков Маргариты, и я был доволен тем, как он тебя, Олюшка, представлял».

Пастернак написал сестрам в Англию обо мне, и затем мы обменялись письмами. Из письма в августе 1958 года, посланного Пастернаком сестре Жозефине: «Если хотите знать, какая Ольга Всеволодовна с виду, взгляните на страницу 190 книги, на Маргариту у окна, она почти списана с нее. Покажите эту иллюстрацию Жоржу, когда он вернется, чтобы он подтвердил вам сходство [208] ».

О своих переводах Шекспира Боря написал: «Подобно оригиналу, перевод должен производить впечатление жизни, а не словесности».

Трагедия «Фауст» в переводе Пастернака была представлена музею Гете в Веймаре, и Борис Леонидович получил в награду от музея памятную медаль Гете с профилем великого немца.

206

«Когда читаешь перевод „Фауста“, который Борис Леонидович посвятил маме, понимаешь, какой низостью звучит утверждение постсоветских пастернаковедов о том, что „Пастернак уже не любил Ольгу Ивинскую после ее возвращения из лагеря в 1953 году“!» — говорил мне Митя.

207

Речь шла об иллюстрации «Маргарита у окна».

208

В мае 1958 г. Жорж Нива приезжал в Оксфорд на учебу и поселился у Лидии Слейтер-Пастернак, сестры Бориса Леонидовича.

И.-В. ГЕТЕ. «ФАУСТ»

(фрагменты перевода Бориса Пастернака)

ПОСВЯЩЕНИЕ Вы снова здесь, изменчивые тени, Меня тревожившие с давних пор, Найдется ль наконец вам воплощенье, Или остыл мой молодой задор? Но вы, как дым, надвинулись, виденья, Туманом мне застлавши кругозор. Ловлю дыханье ваше грудью всею И возле вас душою молодею. Вы воскресили прошлого картины, Былые дни, былые вечера. Вдали всплывает сказкою старинной Любви и дружбы первая пора. <…> И я прикован силой небывалой К тем образам, нахлынувшим извне, Эоловою арфой прорыдало Начало строф, родившихся вчерне. Я в трепете, томленье миновало, Я слезы лью, и тает лед во мне. Насущное отходит вдаль, а давность, Приблизившись, приобретает явность. ВСТУПЛЕНИЕ ДИРЕКТОР ТЕАТРА, ПОЭТ И КОМИЧЕСКИЙ АКТЕР Вы оба, средь несчастий всех Меня дарившие удачей, Здесь, с труппою моей бродячей, Какой мне прочите успех? Мой зритель в большинстве неименитый, И нам опора в жизни — большинство. Столбы помоста врыты, доски сбиты, И каждый ждет от нас невесть чего. <…> Что может быть приятней многолюдства, Когда к театру ломится народ И, в ревности дойдя до безрассудства, Как двери райские, штурмует вход? Нет четырех, а ловкие проныры, Локтями в давке пробивая путь, Как к пекарю за хлебом, прут к кассиру И рады шею за билет свернуть. Волшебник и виновник их наплыва, Поэт, сверши сегодня это диво. ПОЭТ Не говори мне о толпе, повинной В том, что пред ней нас оторопь берет. Она засасывает, как трясина, Закручивает, как водоворот. Нет, уведи меня на те вершины, Куда сосредоточенность зовет, Туда, где Божьей созданы рукою Обитель грез, святилище покоя. Что те места твоей душе навеют, Пускай не рвется сразу на уста. Мечту тщеславье светское рассеет, Пятой своей растопчет суета. Пусть мысль твоя, когда она созреет, Предстанет нам законченно чиста. Наружный блеск рассчитан на мгновенье, А правда переходит в поколенья. <…> ДИРЕКТОР <…> Собою упоенный небожитель, Спуститесь вниз на землю с облаков! Поближе присмотритесь: кто ваш зритель? Он равнодушен, груб и бестолков. Он из театра бросится к рулетке Или в объятья ветреной кокетки. А если так, я не шутя, дивлюсь: К чему без пользы мучить бедных муз? <…> ПОЭТ Ступай, другого поищи раба! Но над поэтом власть твоя слаба, Чтоб он свои священные права Из-за тебя смешал преступно с грязью. Чем сердце трогают его слова? Благодаря ли только громкой фразе? Созвучный миру строй души его — Вот этой тайной власти существо. <…> Кто подвиги венчает? Кто защита Богам под сенью олимпийских рощ? Что это? — Человеческая мощь, В поэте выступившая открыто. КОМИЧЕСКИЙ АКТЕР Воспользуйтесь же ей по назначенью. Займитесь вашим делом вдохновенья Так, как ведут любовные дела Как их ведут? Случайно, спрохвала. Дружат, вздыхают, дуются — минута, Другая, и готовы путы. Размолвка, объясненье — повод дан, Вам отступленья нет, у вас роман. Представьте нам такую точно драму. Из гущи жизни загребайте прямо. Не каждый сознает, чем он живет. Кто это схватит, тот нас увлечет. В заквашенную небылицу Подбросьте истины крупицу. <…> ПОЭТ Тогда верни мне возраст дивный, Когда все было впереди И вереницей беспрерывной Теснились песни из груди. В тумане мир лежал впервые, И, чуду радуясь во всем, Срывал цветы я полевые, Повсюду росшие кругом. Когда я нищ был и богат, Жив правдой и неправде рад. Верни мне дух неукрощенный, Дни муки и блаженства дни, Жар ненависти, пыл влюбленный, Дни юности моей верни! ЧАСТЬ ПЕРВАЯ УЛИЦА

(Фауст. Маргарита проходит мимо)

ФАУСТ Рад милой барышне служить. Нельзя ли мне вас проводить? МАРГАРИТА Я и не барышня и не мила, Дойду без спутников домой, как шла.

(Увернувшись, уходит)

ФАУСТ О небо, вот так красота! Я в жизни не видал подобной. Как неиспорченно-чиста И как насмешливо-беззлобна! Багрянец губ, румянец щек, — Я их вовеки не забуду! Несмело покосилась вбок, Потупив взор, — какое чудо! А как ответила впопад! Нет, это прелесть, это клад!

(Входит Мефистофель)

ФАУСТ Сведи меня с той девушкой. МЕФИСТОФЕЛЬ С которой? ФАУСТ Которую я на углу настиг. МЕФИСТОФЕЛЬ Она сейчас лишь вышла из собора, Где отпустил грехи ей духовник. Я исповедь подслушал, в ту же пору За нею тайно прошмыгнувши вслед. Ей исповедоваться нет причины, Она, как дети малые, невинна, И у меня над нею власти нет. ФАУСТ Ей более четырнадцати лет. МЕФИСТОФЕЛЬ Ты судишь, как какой-то селадон. Увидят эти люди цвет, бутон, И тотчас же сорвать его готовы. Все в мире создано для их персон. Для них нет в жизни ничего святого. Нельзя так, милый. Больно ты востер. ФАУСТ Напрасный труд, мой милый гувернер. Я обойдусь без этих наставлений. Но вот что заруби-ка на носу: Я эту ненаглядную красу В своих объятьях нынче унесу Или расторгну наше соглашенье. <…> ВЕЧЕР МЕФИСТОФЕЛЬ

(оглядывая комнату Маргариты)

Порядок у нее какой!

(Уходит)

ФАУСТ

(осматриваясь кругом)

Любимой девушки покой, Святилище души моей, На мирный лад меня настрой. Своею тишиной обвей! Невозмутимость, тишь да гладь, Довольство жизнью трудовой Кладут на все свою печать, Налет неизгладимый свой. <…>

(Открывает полог кровати)

Я весь охвачен чудной дрожью. Часами бы стоял я здесь один, На ложе, глядя как на балдахин, Где созданный природой ангел божий Сначала развивался, как дитя, И подрастал, играя и шутя, И вдруг, созрев душевно и телесно, Стал воплощеньем красоты небесной, А ты зачем пришел сюда? Таким ты не был никогда. Чем ты взволнован? Чем терзаем? Нет, Фауст, ты неузнаваем. Дыханье мира и добра Умерило твои влеченья. Неужто наши настроенья Воздушных веяний игра? Когда б она, не чая зла, Сейчас бы в комнату вошла, В каком бы страхе и смущенье Ты бросился бы на колени! <…> САД

(Фауст встречает Маргариту)

ФАУСТ Поверь, мой ангел, то, что мы зовем Ученостью, подчас одно тщеславье. МАРГАРИТА Ужель? ФАУСТ О, как в неведенье своем Невинность блещет, как алмаз в оправе, Не помышляя о своей цене, Своих достоинств ни во что не ставя! МАРГАРИТА Хоть миг вниманья подарите мне, И я всегда вас помнить буду вправе. ФАУСТ И ты все дома? МАРГАРИТА Больше все одна. Хотя у нас хозяйство небольшое, Сноровка в доме все равно нужна: Мы без служанки, я стираю, мою, Готовлю, подметаю, шью, все — я. Возни и спешки — только б с ног не сбиться, И матушка строга: насчет шитья Она сама большая мастерица! Не то чтоб находились мы в нужде, Скорее мы с достатком горожане. Отец семье оставил состоянье, И сад, и домик малый в слободе. Теперь я не тружусь чуть свет спросонку, Как год назад: В солдатах брат И умерла сестренка, А то я отдавала все ребенку. Но рада б муки все вернуть назад За милый детский взгляд, ФАУСТ Взгляд, вероятно, херувима, Единственно с твоим сравнимый. <…> ФАУСТ Ты что, букет Или венок плетешь? МАРГАРИТА Нет, так, пустое. ФАУСТ Нет, что же ты? МАРГАРИТА

(шепчет)

Не смейтесь надо мною! ФАУСТ Что шепчешь ты? МАРГАРИТА

(вполголоса)

Не любит. Любит. Нет. ФАУСТ О прелесть ты моя! МАРГАРИТА

(продолжает)

Не любит. Любит! Не любит.

(Обрывая последний лепесток, громко и радостно)

Любит! ФАУСТ Любит! Да, мой свет! Гаданье этот узел пусть разрубит! Он любит, любит, вот цветка ответ. Вмести, постигни это торжество! МАРГАРИТА Я вся дрожу. ФАУСТ Не бойся ничего! Пусть этот взгляд И рук пожатье скажут О необъятном том, Пред чем слова — ничто, О радости, которая нам свяжет Сердца. Да, да, навеки без конца! Конец — необъяснимое понятье, Печать отчаянья, проклятья И гнев творца.

Маргарита сжимает ему руки, вырывается и убегает.

Фауст не сразу приходит в себя и, овладев собою, идет за нею.

ЛЕСНАЯ ПЕЩЕРА ФАУСТ

(один)

Пресветлый дух, ты дал мне, дал мне все, О чем просил я. Ты не понапрасну Лицом к лицу явился мне в огне. Ты отдал в пользованье мне природу. Дал силу восхищаться ей. Мой глаз Не гостя дружелюбный взгляд без страсти, — Но я могу до самого нутра Заглядывать в нее, как в сердце друга. <…> Где б ни был я, в какие бы пределы Ни скрылся я, она со мной слита И я завидую Христову телу: Его касаются ее уста. МЕФИСТОФЕЛЬ Я вспомнил пастбище средь роз И ланей, символы желанья. ФАУСТ Прочь, сводник! МЕФИСТОФЕЛЬ Ты меня до слез Смешишь потоком этой брани. Создав мальчишек и девчонок, Сам бог раскрыл глаза с пеленок На этот роковой вопрос. Что ж растерялся ты? Вперед! Тебя свиданье с милой ждет, А не палач, не эшафот! ФАУСТ Ах, даже к ней упав на грудь И в неге заключив в объятье, Как мне забыть, как зачеркнуть Ее беду, мое проклятье? Скиталец, выродок унылый, Я сею горе и разлад, Как с разрушительною силой Летящий в пропасть водопад. А рядом девочка в лачуге На горном девственном лугу, И словно тишина округи Вся собрана в ее кругу. И, видишь, мне, злодею, мало, Что скалы с места я сдвигал И камни тяжестью обвала В песок и щебень превращал! Еще мне надобно, подонку, Тебе в угоду, палачу, Расстроить светлый мир ребенка! Скорей же к ней, в ее уют! Пусть незаметнее пройдут Мгновенья жалости пугливой, И в пропасть вместе с ней с обрыва Я, оступившись, полечу. МЕФИСТОФЕЛЬ Опять кипит, опять в обиде! Ступай утешь ее, глупец! В смятенье выхода не видя, Ты думаешь: всему конец? Ты был всегда храбрец мужчина, Так что ж ты пятишься назад? Что оробел ты, дурачина, Когда тебе сам черт не брат? КОМНАТА ГРЕТХЕН ГРЕТХЕН

(одна за прялкой)

Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минуты покоя Себе не найду. Чуть он отлучится, Забьюсь, как в петле, И я не жилица На этой земле. В догадках угрюмых Брожу, чуть жива, Сумятица в думах, В огне голова. Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минуты покоя Себе не найду. Гляжу, цепенея Часами в окно. Заботой моею Все заслонено. И вижу я живо Походку его, И стан горделивый, И глаз колдовство. И, слух мой чаруя, Течет его речь, И жар поцелуя Грозит меня сжечь. Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минуты покоя Себе не найду. Где духу набраться, Чтоб страх победить, Рвануться, прижаться, Руками обвить? Я б все позабыла С ним наедине, Хотя б это было Погибелью мне. САД МАРТЫ

Маргарита и Фауст

МАРГАРИТА Пообещай мне, Генрих! ФАУСТ Ах, Все, что в моих руках! МАРГАРИТА Как обстоит с твоею верой в Бога? Ты добрый человек, каких немного, Но в деле веры просто вертопрах. ФАУСТ Оставь, дитя! У всякого свой толк. Ты дорога мне, а за тех, кто дорог, Я жизнь отдам, не изощряясь в спорах. МАРГАРИТА Нет, верить по Писанию твой долг. ФАУСТ Мой долг? МАРГАРИТА Ах, уступи хоть на крупицу! Святых даров ты, стало быть, не чтишь? ФАУСТ Я чту их. МАРГАРИТА Но одним рассудком лишь, И тайн святых не жаждешь приобщиться. Ты в церковь не ходил который год? Ты в Бога веришь ли? ФАУСТ О, милая, не трогай Таких вопросов.

Кто из нас дерзнет Ответить, не смутясь: «Я верю в Бога»? А отповедь схоласта и попа На этот счет так искренне глупа, Что кажется насмешкою убогой. МАРГАРИТА Так ты не веришь, значит? ФАУСТ Не коверкай Речей моих, о свет моих очей! Кто на поверку, Разум чей Сказать осмелится: «Я верю»? Чье существо Высокомерно скажет: «Я не верю»? В него, Создателя всего, Опоры Всего: меня, тебя, простора И самого себя? Или над нами неба нет, Или земли нет под ногами, И звезд мерцающее пламя На нас не льет свой кроткий свет? Глаза в глаза тебе сейчас Не я ль гляжу проникновенно, И не присутствие ль вселенной Незримо явно возле нас? Так вот, воспрянь в ее соседстве, Почувствуй на ее свету Существованья полноту И это назови потом Любовью, счастьем, божеством. Нет подходящих соответствий, И нет достаточных имен, Все дело в чувстве, а названье Лишь дым, которым блеск сиянья Без надобности затемнен. <…> МАРГАРИТА Но мне пора домой. ФАУСТ Постой. Хоть раз нельзя ли без боязни Побыть часочек мне с тобой — Грудь с грудью и душа с душой? МАРГАРИТА Ах, если б я спала одна, Сегодня ночью, веришь слову, Я б не задвинула засова. Но рядом дремлет мать вполсна. Когда бы нас она застала, Я б тут же замертво упала! ФАУСТ О, вздор! Вот с каплями флакон. Немного их накапай в воду, Дай выпить ей, и до восхода Ее охватит крепкий сон. МАРГАРИТА Ты у меня не знал отказа. А эти капли без вреда? ФАУСТ Я б не дал их тебе тогда. МАРГАРИТА Чуть я тебя увижу, сразу Все рада сделать для тебя. Тебе я, кажется, любя, Так много отдала в прошедшем, Что жертвовать уж больно нечем.

(Уходит)

МЕФИСТОФЕЛЬ

(входя)

Ну что, ушла твоя овца? <…> НА ГОРОДСКОМ ВАЛУ ГРЕТХЕН К молящей Свой лик скорбящий Склони в неизреченной доброте, С кручиной Смотря на сына Простертого в мученьях на кресте, И очи Возведши За помощью отчей в вышине! Кто знает, Как тают По капле силы у меня внутри? Лишь пред тобой я вся как на ладони. О, пожалей меня и благосклонней На муку и беду мою воззри! Где шумно, людно, Дышать мне трудно, Поднять глаза на посторонних срам, А дома волю Слезам от боли Даю, и сердце рвется пополам. <…> Меня застало солнце в спальной Давным-давно без сна. Я думою своей печальной Была пробуждена. Спаси меня от мук позора. Лицо ко мне склоня! Единая моя опора, Услышь, услышь меня! <…> ТЮРЬМА

(Фауст со связкой ключей перед железной дверцей)

ФАУСТ Сжимается от боли сердце, Грудь скорбью мира стеснена. За этою железной дверцей, Ни в чем не винная, она. Ты медлишь, ты войти не смеешь, С ней встретиться лицом к лицу? Живей! Пока ты цепенеешь, Ты близишь жизнь ее к концу!

(Берется за замок)

ГОЛОС МАРГАРИТЫ Чтоб вольнее гулять, Извела меня мать, И отец-людоед Обглодал мой скелет, И меня у бугра Закопала сестра Головою к ключу. Я вспорхнула весной Серой птичкой лесной. И лечу. ФАУСТ

(отворяя дверь)

Ей невдомек, что я сломал засов И слышу песнь ее и шум шагов.

(Входит в камеру)

МАРГАРИТА

(прячась на подстилке)

Идут за мною! Скоро под топор! ФАУСТ

(вполголоса)

Молчи, мы увезем тебя и спрячем. МАРГАРИТА

(у него в ногах)

Будь милостив! Смягчи свой приговор! ФАУСТ Ты спящих сторожей разбудишь плачем.

(Старается разбить ее цепи)

МАРГАРИТА

(на коленях)

Кто дал тебе, мучитель мой, Власть надо мною, бесталанной? Дай до утра дожить! Постой! Казнь завтра ведь! Что ж ты так рано За мной врываешься сюда?

(Встает)

Я молода, я молода И умираю так нежданно! То был моей красы расцвет, Она меня и погубила. Со мной был милый, ныне нет. Опал венок, увял букет. Не жми меня с такою силой, А лучше б от могилы спас! Я зла тебе не причинила, Тебя я вижу в первый раз. ФАУСТ Как эту боль мне превозмочь? МАРГАРИТА Сейчас пойду, лишь миг отсрочь! Я б грудью покормила дочь. Мне дали ночь проплакать с нею, А утром отняли, злодеи, И говорят — мои дела, Сама-де в лес ее снесла, Как в сказке есть про двух малюток. Я вся дрожу от этих шуток И оттого невесела. ФАУСТ

(на коленях перед нею)

Твой милый рядом и мгновенно Освободит тебя из плена. МАРГАРИТА

(падая рядом с ним, на колени)

Скорей вдвоем На колени станем И к небу взовем Пред святым изваяньем! Смотри, под стенами Этой темницы Всеми огнями Ад дымится, И смеха раскаты Его, супостата! ФАУСТ

(громко)

Гретхен! Гретхен! МАРГАРИТА

(прислушиваясь)

То голос друга, как когда-то! Спасенье! Наше место свято!

(Вскакивает. Цепи падают.)

Не страшно ничего ничуть! Ушам поверить я не смею, Где он? Скорей к нему на шею! Скорей, скорей к нему на грудь! Сквозь мрак темницы неутешный, Сквозь пламя адской тьмы кромешной, И улюлюканье, и вой Он крикнул «Гретхен!», милый мой! ФАУСТ Я тут! МАРГАРИТА

(обнимая его)

Ты тут? О, повтори! Он тут! Он тут! Он все исправит! Где ужас завтрашней зари? Где смерть? Меня не обезглавят, Я спасена! Я в мыслях у того угла, Где встретила тебя впервые. Вот сад и деревца кривые, Где с Мартой я тебя ждала. ФАУСТ

(с поспешностью)

Идем! Идем! МАРГАРИТА Давай в покое Побуду миг один с тобою!

(Прижимается к нему)

ФАУСТ Спеши! Кругом ни души. Мы дорого заплатим За то, что время тратим. МАРГАРИТА Разлуки срок был невелик, А ты от ласк совсем отвык И холоден к моим объятьям! Что мне с тобой такая жуть? Ты разучился целоваться! Бывало, станем обниматься, И страшно — разорвется грудь. И вдруг — какой-то холод, муть! Целуй меня! Ах, ты так вял. Тебя сама я поцелую!

(Обнимает его)

<…> ФАУСТ Дверь настежь! Только захоти! МАРГАРИТА Нельзя и некуда идти, Да если даже уйти от стражи, Что хуже участи бродяжьей? С сумою по чужим одной Шататься с совестью больной, Всегда с оглядкой, нет ли сзади Врагов и сыщиков в засаде! ФАУСТ Тогда я остаюсь с тобой. МАРГАРИТА Скорей! Скорей! Спаси свою бедную дочь! Прочь, Вдоль по обочине рощ, Через ручей, и оттуда Влево с гнилого мостка, К месту, где из пруда Высунулась доска. Дрожащего ребенка Когда всплывет голова, Хватай скорей за ручонку. Она жива, жива! ФАУСТ Опомнись! Только лишь шаг, И прочь неволя и страх! Но каждый миг нам дорог. МАРГАРИТА О, только б пройти пригорок! На камушке том моя мать (Мороз продирает по коже!), На камушке том моя мать Сидит у придорожья. Она кивает головой, Болтающейся, неживой, Тяжелою от сна. Ей никогда не встать. Она Старательно усыплена Для нашего веселья. Тогда у нас была весна. Где вы теперь, те времена? Куда вы улетели? ФАУСТ Раз не добром — тебя, мой ангел милый, Придется унести отсюда силой. МАРГАРИТА Нет, принужденья я не потерплю. Не стискивай меня ты так ужасно! Я чересчур была всегда безгласна. ФАУСТ Уж брезжит день. Любимая, молю! МАРГАРИТА Да, это день. День смерти наступил, Я думала, что будет он днем свадьбы. О, если бы все это раньше знать бы! Не говори, что ты у Гретхен был, Цветы с моей косынки Сорвут, и, хоть плясать Нельзя на вечеринке, Мы свидимся опять. На улице толпа и гомон. И площади их не вместить. Вот стали в колокол звонить, И вот уж жезл судейский сломан. Мне крутят руки на спине И тащат силою на плаху. Все содрогаются от страха И ждут, со мною наравне, Мне предназначенного взмаха В последней, смертной тишине! ФАУСТ Зачем я дожил до такой печали! МЕФИСТОФЕЛЬ

(в дверях)

Бегите, или вы пропали. Все эти пререканья невпопад! Уж светится полоска небосклона, И кони вороные под попоной Озябли, застоялись и дрожат. МАРГАРИТА Кто это вырос там из-под земли? Он за моей душой пришел, презренный! Но стены божьего суда священны! Скорее прочь уйти ему вели! ФАУСТ Ты будешь жить! Живи! Ты жить должна! МАРГАРИТА Я покоряюсь божьему суду. МЕФИСТОФЕЛЬ Иди за мною, или я уйду, Мое ведь дело, знаешь, сторона МАРГАРИТА Спаси меня, отец мой в вышине! Вы, ангелы, вокруг меня забытой Святой стеной мне станьте на защиту! Ты, Генрих, страх внушаешь мне. МЕФИСТОФЕЛЬ Она Осуждена на муки! ГОЛОС СВЫШЕ Спасена! МЕФИСТОФЕЛЬ

(Фаусту)

Скорей за мною!

(Исчезает с Фаустом)

ГОЛОС МАРГАРИТЫ

(из тюрьмы, замирая)

Генрих! Генрих? ЧАСТЬ ВТОРАЯ У НИЖНЕГО ПЕНЕЯ ХИРОН Ничтожна женщин красота, Безжизненная зачастую. Воистину прекрасна та, Что и приветлива, чаруя. Живая фация мила, Неотразима, не надменна, Такою именно была, Когда я вез ее, Елена. ФАУСТ Ты вез ее? ХИРОН Да, на загривке. ФАУСТ И я на этой же спине! Ах, сведений твоих обрывки Всю голову вскружили мне! ХИРОН Она, вскочив, взялась за гриву, Как ты. За прядь моих волос. ФАУСТ Я вне себя! О, я счастливый, Я весь теряюсь в вихре грез! Я посвятил ей все порывы! Куда же ты Елену вез? ХИРОН Отвечу на вопрос сейчас. В те дни похитили Елену. Два Диоскура в тот же час Спасли свою сестру из плена, Но похитители, озлясь На дерзость нашего налета, Пустились за беглянкой вслед. Мы взяли вбок у поворота, Решивши уходить от бед Чрез Элевзинские болота. И братья перешли их вброд, Я ж переплыл с живою ношей. И, наземь спрыгнув на бегу И ручкой гриву мне ероша, Она была на берегу Так хороша, так молода, И старику на загляденье! <…> ПЕРЕД ДВОРЦОМ МЕНЕЛАЯ В СПАРТЕ ФАУСТ

(подводит с собой человека в оковах)

Царица, вместо надлежащей встречи И слов привета, выдаю тебе Закованного в цепи человека. Свой долг нарушив, мой нарушил он. Стань перед госпожою на колени И повинись пред нею, низкий раб. Царица, это сторож наш на башне. <…> В готовности перед высокой гостьей Достоин смерти он, и он давно Лежал бы на земле в крови, казненный, Но вот он тут, и ты сама реши, Что делать с ним, казни его иль милуй. ЕЛЕНА Хотя бы ты царицей и судьей Лишь для того меня над ним поставил, Чтоб испытать меня, начну с того. Что составляет первый долг судейский, И обвиняемого допрошу БАШЕННЫЙ СТОРОЖ ЛИНКЕЙ <…> Все, как сон, передо мной. Мост подъемный пред твердыней, Башня, крепостной курган Пред лицом такой богини Разом канули в туман. В ослепленье, став у края, Не сводил с нее я глаз. Вот она стоит, живая, Так же ослепляя вас. Рогом не дал я сигнала, Долг дозорного презрев. Жалуй плахой иль опалой Иль смени на милость гнев. ЕЛЕНА Не вправе взыскивать я за провинность, Которой я виной. О, горе мне! Меня преследует печальный жребий <…> ПОЛНОЧЬ ФАУСТ Я шел всю жизнь беспечно напролом И удовлетворял свои желанья, Что злило — оставлял я без вниманья, Что умиляло — не тужил о том. Я следовал желаньям, молодой. Я исполнял их сгоряча, в порыве. Тогда я жил с размахом, с широтой, Ну а теперь — скромней и бережливей. Я этот свет достаточно постиг. Глупец, кто сочинит потусторонний, Уверует, что там его двойник, И пустится за призраком в погоню. Стой на своих ногах, будь даровит, Брось вечность утверждать за облаками! Нам здешний мир так много говорит! Что надо знать, то можно взять руками. Так и живи, так к цели и шагай, Не глядя вспять, спиною к привиденьям, В движенье находя свой ад и рай, Не утоленный ни одним мгновеньем! ЗАБОТА Кто в мои попался сети, Ничему не рад на свете. Солнце встанет, солнце сядет. Но морщин он не разгладит. Все пред ним покрыто мраком, Все недобрым служит знаком. <…> БОЛЬШОЙ ДВОР ПЕРЕД ДВОРЦОМ <…> ФАУСТ

(выходит ощупью из дворца, хватаясь за дверные косяки)

Как мне приятен этот стук лопат! Рабочие, их разобрав, толпою Кладут границу бешенству прибоя И, как бы землю примирив с собою, Возводят вал и насыпи крепят. МЕФИСТОФЕЛЬ

(В сторону)

На мельницу мою ты воду льешь. Плотиной думая сковать буруны, Морскому черту, старику Нептуну, Заранее готовишь ты кутеж. В союзе с нами против вас стихии, И ты узнаешь силы роковые, И в разрушенье сам, как все, придешь. ФАУСТ Надсмотрщик! МЕФИСТОФЕЛЬ Здесь! ФАУСТ Усилий не жалей! Задатками и всевозможной льготой Вербуй сюда работников без счету, И доноси мне каждый день с работы, Как подвигается рытье траншей. МЕФИСТОФЕЛЬ

(вполголоса)

На этот раз, насколько разумею, Тебе могилу роют — не траншею. ФАУСТ Болото тянется вдоль гор, Губя работы наши вчуже. Но, чтоб очистить весь простор, Я воду отведу из лужи. Мильоны я стяну сюда На девственную землю нашу. Я жизнь их не обезопашу, Но благодарностью труда И вольной волею украшу. Стада и люди, нивы, села Раскинутся на целине, К которой дедов труд тяжелый Подвел высокий вал извне. <…> Лишь тот, кем бой за жизнь изведан Жизнь и свободу заслужил. Так именно, вседневно, ежегодно, Трудясь, борясь, опасностью шутя, Пускай живут муж, старец и дитя. Народ свободный на земле свободной Увидеть я б хотел в такие дни. Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье! О как прекрасно ты, повремени! Воплощены следы моих борений, И не сотрутся никогда они». И, это торжество предвосхищая, Я высший миг сейчас переживаю.

(Фауст падает…)

МЕФИСТОФЕЛЬ В борьбе со всем, ничем насытим, Преследуя изменчивые тени, Последний миг, пустейшее мгновенье Хотел он удержать, пленившись им. Кто так сопротивлялся мне, бывало, Простерт в песке, с ним время совладало, Часы стоят. ХОР Стоят. Молчат, как ночь. Упала стрелка. Делу не помочь… 1953

НЕСКОЛЬКО ДОПОЛНИТЕЛЬНЫХ ШТРИХОВ К ПЕРЕВОДУ «ФАУСТА»

В одной передаче по телеканалу «Культура» в феврале 2005 года я услышал подтверждение рассказа Ивинской о том, какая музыка должна была звучать в качестве сопровождения к спектаклю «Фауст». В нашей беседе о переводе трагедии Ольга Всеволодовна передала свой разговор с Пастернаком в феврале 1954 года:

В Измалкове Боря читал мне письма — поздравления с днем его рождения, и в нескольких из них выражалась благодарность за замечательный перевод «Фауста». Были пожелания скорейшей постановки этой трагедии на сцене достойного театра. И тогда Боря, лукаво улыбаясь, меня спрашивает:

— Как ты, Олюшка, считаешь, какая музыка может сопровождать постановку трагедии «Фауст»?

Я смутилась и говорю Боре, что не настолько музыкальна, чтобы предложить музыку к такой необыкновенной пьесе, как «Фауст» Гете. Но мне очень нравится музыка Моцарта. Борис Леонидович прямо подпрыгнул с радостным возгласом:

— Ну, знаешь, это тебя само Провидение озарило! Ведь когда Гете впервые услышал оперу Моцарта «Дон Жуан», то восхищенно воскликнул: «Только эта музыка выражает всю трагедию моего Фауста». А я переводил «Фауста» и думал о тебе, моя милая Маргарита.

Фрагменты из протоколов допросов Ольги Ивинской на Лубянке в 1949–1950 годах (опубликованы в «Литературной газете», № 11 от 16 марта 1994 года).

Следователь:Чем была вызвана ваша связь с Пастернаком? Ведь он много старше вас.

Ивинская:Любовью.

Следователь:Нет, вы были связаны общностью ваших политических взглядов и изменнических намерений. Чем вы объясняете, что он поддерживал связь с репрессированными, враждебно настроенными людьми?

Ивинская:Он им оказывал материальную поддержку, так как они находились в тяжелом положении. Так, он помогал деньгами Ариадне Эфрон, Анастасии Цветаевой.

Следователь:Вам известно, что он систематически встречался с женой врага народа Тициана Табидзе [209] ?

Ивинская:Да, известно, он оказывал поддержку жене своего друга. Также, как я уже говорила, он оказывал материальную поддержку Анне Ахматовой [210] .

<…>

Следователь:Расскажите о своем знакомстве с Холдкрофт Анной Ивановной.

Ивинская:Я впервые слышу это имя.

Следователь:Вы лжете следствию. Это консул английского посольства, она была на чтении Пастернака, где были и вы.

Ивинская:На чтении было много народа, я ее не помню.

Следователь:Продолжаете отрицать [211] . С кем еще из иностранцев встречался Пастернак в вашем присутствии?

Ивинская:Не помню.

Следователь:Опять лжете. Свидетель П. показывает, что на вечере Петефи с Пастернаком разговаривал венгерский посол, а вы стояли рядом [212] . Охарактеризуйте политические настроения Пастернака. Что вам известно о проводимой им вражеской работе, проанглийских настроениях и изменнических намерениях?

Ивинская:Его нельзя отнести к категории антисоветски настроенных людей. Изменнических намерений у него не было. Он всегда любил Родину.

Следователь:Но у вас изъята книга на английском языке о творчестве Пастернака. Как она к вам попала?

Ивинская:Эту книгу мне подарил Борис Пастернак. Это монография о его отце, художнике. Книга была издана в Лондоне.

209

Речь шла о Нине Табидзе.

210

Вадим Козовой при чтении этих протоколов допросов Ивинской говорил мне: «У Ольги Всеволодовны было врожденное чувство бесстрашия и чести. А поражавшая при первой же встрече ее женская красота и добрая душа, конечно, покорили поэта сразу и навсегда».

211

«Захваченная чтением стихов любимого поэта, конечно, только какая-нибудь случайно проникшая в зал дура могла крутить головой и высматривать, а кто же здесь сидит и каков у посетителя статус», — едко отреагировал Вадим на этот фрагмент допроса.

212

«А рядом стояла еще толпа из пятидесяти человек, — с юмором уточнил Вадим. — Ведь предела глупости и подлости, усиленной бескультурьем, у следователя Лубянки нет. Сам я это испытал много раз». В. Козового в хрущевские времена, в 1957 г. арестовали и много месяцев подвергали допросам на Лубянке как участника правозащитного движения. Он был осужден на шесть лет концлагерей.