Ларец Марии Медичи
Шрифт:
— Он — я имею в виду иностранца — как-то сказал мне, что очень интересуется искусством и собирает картины, бронзу и все такое. «Есть ли в Москве подобные магазины?» — спросил он. «Конечно, — сказала я, — есть». И он попросил меня сводить его в один из них в свободное от экскурсий время. Я обещала. В тот день…
— В какой?
— В понедельник… В тот понедельник у нас была только одна экскурсия, в Кремль. Сразу же после нее он подошел ко мне и напомнил о моем обещании. Мы взяли такси и поехали, сначала на Горького, потом на Арбат. Только входим мы в магазин — как вижу, стоит там Виктор и рассматривает картины! Я его окликнула. Он
— И как вы это сделали?
— Очень просто! «Познакомьтесь, говорю, это мой друг, он, как и вы, интересуется искусством».
— По-русски?
— Разумеется.
— Что же дальше?
— Завязался разговор, самый общий, конечно, ничего не значащие фразы. Потом он повел Виктора к прилавку посмотреть какие-то миниатюры, а я воспользовалась случаем и удрала.
— Не прощаясь?
— Ну что вы! Извинилась, сказала, что очень тороплюсь и не хочу им мешать обстоятельно разглядеть каждую вещь. Тем более что моя миссия, в сущности, была окончена. Он, правда, интересовался еще антикварной мебелью. Я объяснила, что такой магазин есть неподалеку, у Бородинского моста. Но он только записал адрес и сказал, что как-нибудь заглянет туда сам, а сегодня он и так мне бесконечно обязан.
— Он произнес это все там, в магазине? При Викторе?
— Нет. Это было в такси, сразу же после улицы Горького.
— Значит, вы ушли тогда и больше с Михайловым не встречались до самого четверга?
— Да.
— На нашей последней беседе вы, между прочим, тоже отмечали интерес, проявленный иностранцем к антиквариату. Правда, тогда вы говорили, что по комиссионным он ходил один… Что вы можете сказать по поводу его исчезновения?
— Ничего.
— У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет?
— Никаких!
— Что вы делали в тот самый день, перед тем как пошли в театр?
— В тот день? Я встретила на улице свою школьную подругу. Это было днем. Мы пошли в кафе-мороженое и просидели там часа два. Потом я поехала домой. Немного отдохнуть перед театром, переодеться. Вот, кажется, и все…
«Это еще ничего не доказывает. Это только подтверждаются предположения. Но все же и у нее есть алиби. Железное. Из напряженного железобетона. Но не лопнет ли оно от излишнего напряжения?»
— Билеты в театр трудно было достать? — словно переводя разговор на другое, улыбнулся Люсин.
— Не очень. У нас же есть бронь.
— И кто там у вас этим занимается? Авось и на мою долю чего-нибудь перепадет? А?
— Тамара Сергеевна, — не принимая его шутливого тона, ответила она.
Но он как будто не обратил на это никакого внимания и продолжал расспрашивать о посторонних, как ей казалось, делах, все чаще сбиваясь на тон уличного приставалы, назойливый, подчеркнуто дружелюбный и вместе с тем напряженный.
— Небось подружке-то вашей, ну, той, с которой в кафе сидели, тоже билетик достали?
— Нет.
— Значит, другой какой-нибудь?
— Я никому ничего не доставала! — Она даже не пыталась скрыть раздражение.
— Что же тогда получается, Женевьева Александровна? — В притворном возмущении он развел руками. — Вам пришлось сидеть в театре одной?
— Да.
— Никогда не поверю!
— Ваше дело.
— Может, скажете, что и знакомых вы там не встретили? В буфете? В фойе?
— Представьте себе.
— Не сердитесь, пожалуйста… — Он перестал улыбаться. — Не сердитесь…
«Вот за этой-то
— После театра вы поехали домой?
— Разумеется.
— И провели ночь дома?
— Ну знаете ли…
— Прошу вас ответить, Женевьева Александровна! Мне очень важно знать, где вы были в тот день… Во сколько закончилось представление?
— В начале десятого.
«От Таганки до Ленинского минут двадцать — двадцать пять…»
— Когда вы были дома?
— По-моему, часов в одиннадцать… Я прокатилась немного на речном трамвайчике.
— Больше вы из дому не выходили?
— Нет. Родители, бабушка и младшей брат засвидетельствуют все это. Достаточно?
— Вполне. Хватило бы и одной бабушки. Я лично, знаете ли, как-то больше предпочитаю бабушек.
«Пробел в четыре часа… А за четыре часа можно сделать очень многое… У Михайлова, вероятно, этот пробел еще больше… Лев Минеевич вряд ли годится в надежные стражи. Уж он-то завалился спать, верно, часов в десять. Откуда ему знать, когда возвратился сосед? Сосед — не дочь… Итак, если проверка подтвердит все их показания, останутся невыясненными эти четыре или пять часов. Не Бог весть какая, но все же определенность. Уже кое-что. К сожалению, сегодняшний день почти пропал. Многого не сделаешь. Остается завтрашнее утро… Для успеха операции надо, чтобы, во-первых, они не общались друг с другом, во-вторых, не передали некоторых подробностей нашей беседы родным и знакомым. Проще всего было бы их на короткое время изолировать, но…»
— Женевьева Александровна, какие мероприятия намечены у вас на завтра?
— Поездка в Царское Село. — Она несколько удивилась. — Потом…
— Во сколько поездка?
— Сразу же после завтрака.
— Вы могли бы сказаться больной и не поехать? Вас есть кому заменить?
— Наверное… Но зачем это? Почему? — Теперь он казалась не столько удивленной, сколько испуганной.
— Не в службу, а в дружбу. Так надо! Я хочу… — он доверительно понизил голос, — посадить вас и Виктора Михайловича под домашний арест. О, всего на несколько часов! Понимаете? С этого момента и до… ну, скажем, до обеда оставайтесь у себя в номере. И вторая просьба: не звоните в Москву. Понимаете? Вот все, что от вас потребуется. Согласны?