Лароуз

Эрдрич Луиза

«Ах, как ты пахнешь, – говорила она. – Ты пахнешь, как весь огромный мир».

Покидая аптеку, Джозетт и Сноу поговорили о запахе огромного мира и решили, что обладают сверхъестественными способностями, не меньшими, чем ведьмы на шабаше.

– А может, все наши люди обладали ими до того, как пришли белые.

– Да, – согласилась Сноу. – И мы жили пятьсот лет.

– Я даже слышала, как кто-то это говорил.

– И я тоже. А еще мы могли управлять погодой.

– И в это я верю.

– Отлично, – заявила Сноу. – Займемся этим прямо сейчас.

– Твое имя не зря означает «снег». Все, что ты можешь, – это навалить его побольше. А вот я хотела бы, чтобы меня звали Лето.

Было ветрено. Они шли к месту, где договорились встретиться с отцом. Тот обещал забрать их после того, как отвезет Отти обратно домой. Они собирались посидеть в кафе «Сабвей», может быть, заказать на двоих по большому сэндвичу из откормленной пшеницей

индейки с американским сыром, листьями салата, помидорами, маринованными огурчиками и сладким луковым соусом. Конечно, как же без этого. Они были голоднее, чем обычно, и у них хватало денег, чтобы заплатить за индейку, при условии, что пить они станут только воду.

– Это и лучше для нас, – заметила Джозетт, которая любила газировку.

– Нам же показывали на уроке здоровья, – скорбно произнесла Сноу. – Всего одна банка в день, и ты получаешь сахарный диабет.

Ландро никогда не покупал газировку, потому что не хотел, чтобы его дети остались без ног. Когда он это им объяснял, они щурились, словно от боли: «Да, папа». И пили запрещенную шипучку в домах бледнолицых. Теперь, ожидая отца, они смотрели на обертки от сэндвичей в изумлении.

– Мы съели их так быстро.

– Как это произошло? – икнула Джозетт.

– Отлично. А что теперь?

– Мы на мели, так что станем потягивать нашу целебную воду.

– И ждать папу.

Они встретились глазами. В школе никто не был особо скрытен. У всех когда-нибудь да происходило что-то ужасное. Все друг другу сочувствовали, некоторые несли полную чушь, а если ты была девочкой, тебе могли прислать открытку с соболезнованиями. Но по поводу того, что произошло в их семье, невозможно было прислать открытку. Зато одна из подруг Сноу подарила ей пару украшенных бисером серег, и та поняла, зачем. Это была попытка выразить то, что бессильны высказать слова. У нее самой не было слов, которые она могла бы сказать отцу. Впрочем, ничего говорить и не хотелось. Может, разве в машине, когда наступит молчание. Они могли бы спросить отца об Отти, или Аване, или другом его подопечном. Можно будет в общих чертах рассказать, что им задали в школе. Им следовало избегать выражения истинных чувств, потому что это могло оказаться неожиданным и завести слишком далеко. Отец мог вдруг стать слишком серьезным – как в день, когда он проводил индейский ритуал. Тот, когда вы позволяете вырваться наружу погребенным глубоко внутри вас мыслям и чувствам, делитесь ими с другими людьми, вставшими кр'yгом, а они начинают молиться и петь, желая помочь вам. Девочки были единодушны, считая, что, когда дела идут как обычно, нельзя выворачивать душу наизнанку перед посторонними. Так что они, забираясь в «короллу», многозначительно переглянулись. Джозетт села на переднее сиденье, потому что хорошо умела поддерживать разговор с отцом на такие темы, как стрижки, автомобильные аккумуляторы и утепление окон их дома при помощи пищевой пленки. А если бы показалось, что отец может отклониться от подобных разговоров, она всегда могла попросить рассказать его снова, отчего не следует пить шипучку.

* * *

«Проблема 2000 года» иногда отвлекала Питера от мыслей о Дасти, о котором он думал почти всегда. Он ехал по дороге к магазину «Флит Фарм» [43] и ругал себя за то, что не купил цыплят прошлой весной. Он планировал превратить одну из старых построек в курятник. Даже Нола согласилась на это, хотя всегда выступала против какой-либо живности. С цыплятами как-то не сложилось, зато он присмотрел себе пса. Он встретил его в лесу и начал прикармливать. Пожалуй, это была наполовину овчарка. Пес мог охранять дом, думал Питер. И смог бы спасти Дасти, кто знает. Питер понимал, что в его рассуждениях нет никакого смысла, но все равно взял собачий корм. Он также купил семь пакетов жареной кукурузы и электродинамический фонарик. Приехав домой, он отнес покупки в подвал, где у него хранились шесть запечатанных десятигаллоновых цилиндрических коробок пшеничной муки, сухое молоко, масло, сушеная чечевица, бобы и вяленое мясо. Он купил и заполнил морозильник, который подключил к генератору. Потом приобрел резервный генератор. Еще он купил дровяную печь и каждый день после работы целый час рубил для нее дрова. Это помогало сосредоточиться. В этом он был похож на отца Трэвиса. Он и священник рубили дрова, находясь далеко друг от друга, чтобы унять сердечную боль. У Питера уже был фильтр для воды, но на всякий случай он купил еще один. В прошлом году он пробурил новую скважину и подключил ее насос к резервному генератору. Детская обувь, взятая на вырост, была куплена на два года вперед. Сушеные яблоки, груши, курага, чернослив, клюква. Запас воды в пятигаллоновых пластиковых бутылях. Дополнительные одеяла. А также оружие – шкаф для ружей с запором. Он держал ружья заряженными, потому что иначе, по его мнению, иметь их не было смысла. Дважды с крыльца ему удалось подстрелить койотов. Однажды ему достался олень. Потом он промахнулся, стреляя по пуме. Ключ был приклеен скотчем к верхней части семифутового

шкафа. Питер был помешан на том, чтобы постоянно проверять, заперт ли замок. Коробки с патронами. Ракетница. Пачки с полуфабрикатами кексов, сахар, сигареты, виски, водка, ром. Питер мог бы обменивать их на вещи, которые им понадобятся, – наверняка он что-то забыл купить.

43

«Флит Фарм» – розничная сеть из 37 магазинов в штатах Миннесота, Айова, Висконсин и Северная Дакота. Площадь магазинов варьируется от маленького магазина до больших универмагов.

Он старался не вспоминать, какие большие проценты приходится платить по кредитной карте. Он работал сверхурочно – просто чтобы выплачивать минимум. Каждый раз, покупая по кредитной карте еще один пакет блинной муки или лопату, он говорил себе, что когда после наступления нового тысячелетия в банках начнется неразбериха из-за путаницы между 2000-ми и 1900-ми годами, его данные, скорее всего, затеряются. Кредитные компании исчезнут, и покалеченная банковская система вернется к временам золотых монет. Не останется ни телефонов, ни телевизоров, ни энергетических компаний, ни автомобилей – кроме старых рыдванов без компьютеризированных систем, – ни бензоколонок, ни авиации, ни спутников. Люди вновь станут общаться по радио. Вот уже многие годы у него имелась лицензия радиолюбителя. И теперь, практически весь декабрь, он вел по ночам напряженные разговоры с такими же, как он, обеспокоенными наступлением нового тысячелетия радиолюбителями, разбросанными по всему миру. Каждое утро он просыпался и добавлял еще несколько пунктов в свой список. По выходным он брал с собой Мэгги и Лароуза в писчебумажный магазин, чтобы купить новую пачку бумаги в 480 листов и коробку конвертов. А также карандаши и ручки. А еще марки. Перейдет ли мир на такую старомодную систему, как наземная почта? Возможно, отвечали его новые друзья. Кладовая была забита. Нола этого не замечала. Она была занята тем, что пекла свои проклятые торты.

Если бы мы купили цыплят, они могли бы жить несколько месяцев на зачерствевших тортах, думал Питер. Нола щедро покрывала выпечку белой глазурью. Эти торты были широкими и плоскими, во весь противень, или высокими и слоеными, или в форме круглого кекса. Все они потом украшались тщательно выведенными именами «Лароуз» или «Мэгги». Даже дети перестали их есть. Он потихоньку забирал торты и хранил их в неотапливаемом гараже. Когда в местной средней школе шел ремонт, Питер забрал ненужные вещи, которые могли пригодиться. Он с трудом удерживался от улыбки, глядя на выстроившиеся в ряд жестяные школьные шкафчики и понимая, что за каждой пронумерованной дверцей на узкой верхней полке лежит по торту.

* * *

Родители его не хотели, но Рождество все равно пришло в обе семьи. Нола проснулась за неделю до двадцать пятого – ей показалось, что сердце налилось свинцом. Она ощущала такую тяжесть в груди, что чувствовала каждый удар сердца, которое, почему-то не останавливаясь, слабо в ней билось, хотя его хозяйке вовсе этого не хотелось. Но близилось Рождество… Она перевернулась в постели и толкнула Питера – ей было обидно, что он вообще может спать.

– Елка, – проговорила она. – Пришло время наряжать елку.

Питер открыл глаза – светлые любимые голубые глаза, которые больше никогда не будут принадлежать другому ребенку. Мальчик походил и на отца, и на мать, взяв лучшее у каждого из них и смешав так, что они умилялись, глядя на него. Его фотографии в рамках все еще стояли на туалетном столике. Дасти все еще бегал на солнце, позировал в костюме Человека-паука, играл в детском бассейне с Мэгги, стоял рядом с ними перед прошлогодней рождественской елкой. Нола находила утешение в этих фотографиях, но теперь закрыла глаза, чтобы не видеть черт сходства между сыном и Питером. Чтобы отвлечься, она стала напевать, а потом задумалась о дочери. Мысли о Мэгги были путаными, порой отмеченными любовью, а иногда сердце буквально колотилось от ярости. Мэгги казалась ей похожей то на ее несговорчивую и неприступную бабушку-полячку, то на дикую и коварную тетку, происходившую из индейцев чиппева [44] . У нее были те же раскосые золотистые глаза, темнеющие, когда она сердится. Та же легкая кривоватая усмешка.

44

Чиппева – одно из племен индейского народа оджибве, альтернативное название оджибве в Канаде и США.

Тихий звук голоса Нолы, напевающей себе под нос какую-то песенку, показался Питеру обнадеживающим. Он протянул руку и погладил ее пальцы. А что, если?

– Я не могу, – отказала она.

Но он все равно продолжал задавать свой вопрос, либо напрямую, либо нежными прикосновениями.

– Тогда я возьму детей, и мы пойдем за елкой.

У него имелась бензопила, причем не одна. По правде сказать, их было целых три. Но эти огромные бензопилы были слишком брутальны для небольшой елки. Ему требовалась ручная ножовка.