Ласка скорпиона
Шрифт:
– Ненамного лучше той дыры, где он умер, – решила она. – И всего в трех кварталах оттуда. Да, наш бедный Сочник был не самой яркой лампочкой даже при жизни.
«Замок на входной двери был еще цел. Нет смысла его ломать, – подумала Ева. – Кто будет вламываться туда, где все равно ничего нет»?
Она открыла дверь универсальным ключом и двинулась прямо к лестнице напротив двери.
Граффити на стенах говорили исключительно о сексе и наркотиках. Запах, висевший в воздухе, был пронизан и тем, и другим с добавлением мерзкой вони гниющего мусора.
– О, бедный маленький котик!
Но как только Пибоди протянула руку, кот вскочил на все четыре, выпустил когти, оскалился и злобно зашипел.
Еще пара дюймов, и рука Пибоди могла быть разодранной до кости.
– Господи! Вот злобный ублюдок!
– Будешь знать, как сопли разводить.
Ева поднялась на третий этаж и не спеша прошлано грязному коридору, чтобы каждый, кому захотелось бы подглядывать за ней в глазок, смог насладиться зрелищем без помех.
– Включить запись.
Она вскрыла замки квартиры Кинера.
Квартира была ненамного лучше дыры, ставшей ему могилой. Впрочем, и это можно было назвать колоссальным шагом вперед. Воняло потом, особенно крепко настоявшимся по жаре, и к этому примешивался запах остатков еды из брошенных картонных коробок.
– Китайский, тайский, пицца… А это что? Поляке на шаурму. Сожрал целую прорву гадостной жратвы. Наш друг Сочник был свиньей. – Она оглядела неубранную постель. – Но в целом тут комфортнее, чем на вонючем и грязном матрасе в той дыре. Ему пришлось пойти на определенные жертвы, когда он решил там прятаться.
«Одна комната, – отметила Ева. – Не больше моего кабинета. Ни автоповара, ни холодильника, пи ванной, ни уборной. Жуткая дыра. Все, кто обитает на этаже, скорее всего, пользуются общей уборной в конце коридора».
Однако ж на двери у него было восемь замков и болтов. И столько же на единственном окне.
– Ладно, давай тут все обыщем.
– Тьфу, гадость какая, – выразила свое мнение Пибоди.
– Держу пари, ты не первый коп, кто здесь сегодня побывал и выразил те же чувства.
Они обнаружили ношеное белье, пару разрозненных, дырявых и вонючих носков, несколько фунтов пыли, столько грязи, что в ней можно было сажать розы, пустые пивные бутылки, сломанные шприцы и порванные пакетики, в каких уличные толкачи обычно фасуют свой товар.
– Тут ничего нет. – Пибоди отерла лоб. – Если он собирался смазать лыжи, значит, взял с собой все, что у него было… кроме грязного белья.
– Я тебе скажу, что мы нашли, – поправила ее Ева. – Рикки жил как бешеная крыса. Жил с этой вонью – нет чтобы мусор выкинуть! Наверно, все дело в том, что он старался все время быть под газом. Замки на двери не новые, вероятно, он держал здесь свою наркоту – все, что удавалось заработать стукачеством и уличной торговлей. И он держался своей территории.
– Минимального уровня гигиены?
– Тут это не ночевало, но дело не в этом. Главное, нет ничего похожего на клиентскую книжку, записную книжку. И на его одноразовом мобильнике тоже ничего такого нет. Допустим, он торговал на низовом уровне, но контакты-то у него были! Он был осведомителем, а осведомитель без контактов бесполезен. Ни за что не поверю, будто он держал имена, адреса и цифры в своей крысиной голове.
– Черт! Не люблю упускать такие вещи. Наверняка он взял записную книжку с собой.
– Бьюсь об заклад, она ему дороже чистого белья. АБикс ее забрал. Они с Гарнетом наверняка приходили сюда сегодня и все здесь перерыли. Просто хотели убедиться, что Бикс ничего не забыл, когда я начала их поджаривать. А мы обернем это против них. С их стороны это была большая ошибка.
– Мы?
– Давай проведем опрос.
Ева вышла и постучала в дверь напротив. Никакого ответа. И в этом не было ничего удивительного, даже если бы оказалось, что в квартире сидит человек двенадцать. Но она не слышала ни звука.
Совсем другое дело – квартира любителя так называемой музыки. Ева постучала, потом еще раз постучала, потом лягнула дверь ногой и наконец сумела перебить грохот барабанов.
Мужчина, открывший дверь, вряд ли справил свой двадцать пятый день рождения. У него был бледный, землистый цвет лица лежачего больного или человека, только что вышедшего из тюрьмы. Его землистое лицо, и без того не отличающееся красотой, было усыпано, как оспинами, следами от выдавленных прыщей. Сальные волосы космами свисали до самых плеч, обтянутых майкой, которая, предположительно, некогда была белой. Ансамбль дополняли жокейские трусы ненамного лучше тех, что Кинер просил, убегая из дома.
– Ну и че? – пробормотал он с блаженной улыбкой и остекленевшим взглядом глубоко обкуренного наркомана.
Ева не просто слышала запах марихуаны, но буквально видела дым, висящий в воздухе.
Она показала жетон.
Какое-то время он просто ухмылялся, глядя на жетон, потом до него стало доходить.
– Ой, да брось! Просто балдею. Я ж никого не трогаю, сечешь?
– Ты это же самое говорил другим двум копам, которые сегодня приходили?
– Кроме тебя, никаких копов не было. Просто слушаю музыку и балдею. А чего еще, жарко же.
– Сочника знаешь?
– Ну да. Черт, ты его спроси, он скажет, я не при делах.
– Когда ты его видел в последний раз?
– А я знаю? Черт, жарко же! Каждый день одно и то же. Та же мутотень.
– Ну да.
Так всегда случается, когда пребываешь в состоянии перманентной дурости.
Ева услышала приближающиеся шаги и, повернувшись, увидела мужчину, идущего по коридору. У двери напротив квартиры Кинера он вытащил связку ключей. Она шагнула к нему. Он увидел ее, вычислил мгновенно, кто она такая. Повернулся и бросился наутек.