Ластики
Шрифт:
Даниэль Дюпон подходит к двери кабинета, глядя себе под ноги, он уже протянул руку, чтобы открыть дверь, как вдруг у него возникает мысль: «Жан там, он ждет его!» Профессор останавливается, затаив дыхание. Возможно, Жан пришел не один: разве не угрожал он позавчера, что приведет с собой «делового партнера»? Никогда не знаешь, до чего может дойти сегодняшняя молодежь.
Надо принять меры предосторожности: профессор на цыпочках крадется в спальню за револьвером, который со времен войны хранится у него в ящике ночного столика. Когда он собирается снять
Он снова выходит в коридор, и тяжесть револьвера в руке кажется ему несоизмеримой с тем страхом, который шевельнулся в нем минуту назад; более того, страх тут же улетучивается: зачем бы сыну приходить сегодня? Впрочем, Дюпон его и не боится. Он кладет револьвер в карман. Завтра он распорядится, чтобы экономка запирала двери с наступлением темноты.
Он поворачивает дверную ручку и открывает дверь в кабинет. Там его ждет Жан.
Жан стоит между стулом и письменным столом и читает разложенные на столе бумаги. Подальше от середины комнаты, перед книжным шкафом стоит другой, руки в карманах, смахивает на жулика.
– Добрый вечер, – говорит Жан.
Сегодня глаза у него опять блестящие, наглые и боязливые одновременно; наверно, опять выпил. Губы кривятся в подобии улыбки.
– Что ты здесь делаешь? – сухо спрашивает Дюпон.
– Пришел поговорить с тобой, – отвечает Жан. – Вот это – (он указывает на него подбородком) – Морис… мой поверенный – (и снова гримаса).
– Добрый вечер, – говорит Морис.
– Кто вас впустил?
– А зачем кому-то нас впускать, – говорит Жан, – мы дом знаем.
Это должно означать: «Мы тут свои!»
– Что ж, как пришли, так и уйдете, – спокойно говорит профессор. – Дорогу вы знаете.
– Так скоро мы не уйдем, – говорит Жан. – Мы пришли поговорить – поговорить о делах.
– Эту тему, малыш, мы уже исчерпали. А сейчас ты уйдешь.
Дюпон решительно направляется к сыну; он видит, как в глазах юноши появляется паника… паника и ненависть… Он повторяет:
– Сейчас ты уйдешь.
Жан хватает первое, что попалось ему под руку: тяжелое пресс-папье с острыми углами, и потрясает им в воздухе, готовый ударить. Дюпон делает шаг назад, его рука тянется к револьверу.
Но Морис заметил это движение, он проворнее, и вот уже он сам целится в профессора:
– А ну-ка брось. Вынь руку из кармана.
Некоторое время все молчат. Гордость не позволяет профессору смириться с тем, чтобы ему приказывали и «тыкали» в присутствии сына.
– Сейчас прибудет полиция, – говорит он. – Я знал, что вы меня тут поджидаете. Перед тем как войти сюда, я зашел в спальню и позвонил.
– Легавые? – говорит Морис – Что-то не слышно.
– Не волнуйтесь, скоро услышите.
– Еще есть время договориться!
– Они будут здесь с минуты на минуту.
– Телефонный провод два дня как перерезан, – говорит Жан.
На этот раз гнев пересиливает осторожность. Все происходит в какую-то долю секунды: попытка
– Не стреляй, Морис!
4
Но шефа, похоже, это не убеждает. Он не решается безоговорочно отвергнуть гипотезу своего подчиненного, – чтобы не оказаться в дурацком положении, если она вдруг подтвердится. И вообще, темные и противоречивые обстоятельства в деле надо как-то объяснять… Но у этой версии есть недостаток: она приводит к выводу о причастности – и даже виновности – высокопоставленных лиц, которых лучше не трогать – независимо от того, виновны они или нет. Он говорит:
– У нас здесь не принято… в разведывательной службе при президенте не принято опираться на такие смутные подозрения…
Он бы с удовольствием отпустил какую-нибудь злую шутку насчет Бюро расследований и «великого Фабиуса», но предпочитает промолчать: сейчас это уместнее.
Чтобы не дать заместителю вступить на этот скользкий путь, шеф предлагает ему командировку в город, где произошло убийство: там он сможет вступить в контакт с местной полицией и с доктором, которому профессор Дюпон все рассказал и который присутствовал при его последних минутах. Он сможет также побывать в особняке убитого, поискать там какие-нибудь ранее не замеченные улики; он сможет… Но заместитель качает головой. Незачем ему терять время в этом унылом, сонном, окутанном туманами провинциальном городе у Северного моря. Там он не увидит ничего интересного, абсолютно ничего. Настоящая драма разыгралась не там, а здесь, в столице… точнее, разыгрывается.
«Он решил, что я струсил», – думает шеф; но ему все равно. Он говорит как о чем-то обыденном:
– Иногда бывает, что убийцу упорно ищут…
– …где-то очень далеко, – подхватывает заместитель, – а на самом деле достаточно протянуть руку.
– Да, но не забывайте, убийство все-таки произошло там…
– Оно произошло там, а могло бы произойти где угодно, как оно, собственно говоря, и происходитгде угодно, день за днем, то тут, то там. Что мы имели в особняке профессора Дюпона вечером двадцать шестого октября? Дубликат, копию, простое воспроизведение события, оригинал которого и ключ к которому находятся где-то в другом месте. Сегодня вечером, как вчера, как позавчера…
– Это не причина отказываться от поисков улик на месте преступления.
– И что бы я там нашел? Одни только отражения, тени, призраки. А сегодня вечером, как вчера…
Сегодня вечером под дверь будет подсунут свежий экземпляр, выправленный по всей форме, подписанный и заверенный, но с известным количеством орфографических ошибок и неправильно расставленных запятых – их ровно столько, чтобы слепцы, трусы и те, кто «имеет уши, но не слышит», продолжали бездействовать и успокаивать друг друга: «Вроде бы это не совсем то, что в прошлый раз, верно?»