Лавка старинных диковин (сборник)
Шрифт:
Раздался звонок в дверь. Ричи вполз в халат и тапочки и пошел открывать, надеясь, что компания наконец прислала сиделку.
На пороге оказалась высокая стройная дама бальзаковского возраста с длинными темными волосами, закрученными в узел на затылке. На ней было простое пальто, в одной руке сумочка, во второй – белая папка для бумаг. Когда-то она была очень даже ничего, подумал Ричи. Что-то в ее облике было не в порядке.
– Мойша! – воскликнула дама.
– Прошу прощения, его здесь нет… – начал Ричи, но тут же был прерван Моисеем Греличем:
– Эсфирь!
– А кто еще, по-твоему?
– Заходи, заходи, – пригласил Моисей.
Эсфирь аккуратно вытерла ноги о коврик и вошла в квартиру. Моисей провел ее в гостиную и предложил кресло. Он уже вполне освоился в доме Ричи.
– Слушай, а кухни у тебя нет? – спросила Эсфирь. – Мне как-то проще в кухне.
Ричи почувствовал себя героем какой-то басни. Поскольку Грелич безраздельно управлял их общим телом, Ричи все слышал, все видел, иногда мог даже вставить слово-другое, но больше ничего не мог. И никакого ощущения тела. Когда оно передвигало ногами, Ричи казалось, что он плывет над полом, а не идет.
Он слышал разговор Эсфири и Моисея. Что-то о старых приятелях Моисея из кафешки на Восточном Бродвее – они, мол, беспокоятся о его судьбе: кто-то из них вычитал в «Нью-Йорк пост», что Моисей собрался лечь на операцию по трансплантации тела – мол, он, Моисей, собрался продать свое тело. Мол, он, Моисей, заявил, что Бога постигла неудача, коммунизм постигла неудача, а теперь и капитализм также постигла неудача, и ему, Моисею, мол, нет смысла больше все это выносить. Он, Моисей, мол, собрался воплотить в жизнь еврейскую поговорку: «Если бы богач мог заплатить бедному, чтобы тот умер вместо него, бедный прожил бы свой век припеваючи».
– Так как получилось, что ты все еще жив? – поинтересовалась Эсфирь.
Ричи собрал все свои мысленные силы и гаркнул:
– А он и не должен был.
– Не поняла. Что ты сказал?
– Операция оказалась неудачной, – пояснил Ричи. – Трансплантацию осуществили, но от Моисея не избавились. Тело должно было принадлежать исключительно мне. А он, черт возьми, все еще здесь!
Глаза Эсфири полезли на лоб. Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и попыталась взять себя в руки.
– Приятно познакомиться, мистер…
– Каслмен, Ричи Каслмен. А вы?..
– Миссис Казорни, Эсфирь Казорни. – Она нахмурилась, будто хотела сказать: «Поверить не могу!»; затем робко спросила: – Мойша, ты все еще здесь где-то?
– Конечно я здесь. Где мне еще быть?
Ричи отметил, что голос Грелича звучал более уверенно, чем его собственный, более ярко и эмоционально. Фразы Моисея были наполнены всем спектром низких и высоких звуков и полным диапазоном громкости.
– Да, Эсфирь, – тем временем продолжал Грелич, – по милости судьбы я все еще здесь. Эти клуцы [14] из компании даже не смогли убить несчастного еврея, хотя Гитлер неоднократно показывал, как это делается. Мы, Эсфирь, живем во времена расцвета цивилизации гоев, так сказать, в ее апофеозе. У руля стоят олухи и демонстрируют нам, что значит «облажаться», уж прости за грубое
14
Клуц– болван, недотепа (идиш).
Эсфирь махнула рукой – дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шепотом спросила:
– Мойша!
– Да здесь я, здесь, – проворчал Моисей. – Где еще мне быть?
– А этот парень, что живет в твоем теле, он наш?
– Атеист я! – вскричал Ричи. – Убежденный, чистокровный атеист.
– О, сечешь фишку? – сказал Моисей. – Атеизм – первый шаг на пути к иудаизму.
– Ни за что на свете! – воскликнул Ричи.
– А какого толка атеизма ты придерживаешься?
– А что, у атеизма есть еще и толки?
– Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.
– Ага!
– Что «ага»?
– Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи – интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.
В дверь позвонили снова. Грелич открыл.
– Соломончик! – восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. – Соломон Гранди, эфиопский еврей, – пояснил он Ричи.
– Мойша, ты меня слышишь? – спросил Соломон.
– Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?
– Я пришел просто как друг, – ответствовал Соломон.
– Очень, очень мило, – хмыкнул Грелич. – Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.
– Не вполне понял, – сказал Соломон.
– А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?
– Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.
– Я честно пытался. И все еще жив по чистой случайности.
– Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.
– Софистика! – вскричал Грелич.
Соломон задумался, потом кивнул:
– Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.
– Ничего не хочу знать, – сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.
– Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, – говорил Соломон. – Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.
– С чего ты взял? – вопросил Грелич.
– Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так все должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.