Лавочка закрывается
Шрифт:
— Я его завлекаю, — объяснил Джерри Гэффни. — Прямо в один из моих офисов. И делаю вид, будто считаю его клиентом, который собирается купить дом, а он тем временем пытается выяснить, кто я на самом деле.
— Вы хотите выяснить, что у него на уме?
— Я хочу продать ему дом, Джон. Именно так я и получаю основную часть своих доходов. Это должно заинтересовать вас. У нас есть отличные дома в Ист-Хэмптоне для сдачи в сезонную, годовую и краткосрочную аренду следующим летом. А еще есть великолепные дома прямо на берегу, если
— Мистер Гэффни, — сказал Йоссарян.
— Мы снова об этом?
— Теперь я знаю о вас еще меньше, чем знал раньше. Вы сказали, что я совершу эту поездку, и вот, пожалуйста, я ее совершаю. Вы предсказали метель, и вот вам, пожалуйста, метель.
— Ну, метеорология — это проще простого.
— Вы, кажется, знаете обо всем, что происходит на земной поверхности. Вы знаете достаточно, чтобы именоваться Богом.
— Торговля недвижимостью приносит больше денег, — ответил Гэффни. — Вот откуда я знаю, что Бога у нас нет. Потому что он бы тоже занимался недвижимостью. Ну, хорошая шутка, правда?
— Я слышал и похуже.
— У меня есть еще одна, которая может оказаться получше. Я еще немало знаю и о том, что происходит под землей. Я ведь тоже был под АВАП.
— И слышали собак?
— Конечно, — сказал Гэффни. — И видел следы Килроя. У меня есть связь и с ОКРКАМИМ, электронная связь, — добавил он, и его тонкие, чувственные губы, имевшие темно-желтый, болезненный оттенок, снова растянулись в характерной улыбке, которая была загадочной и как бы незавершенной. — Я даже, — не без гордости продолжал он, — встречался с мистером Тилью.
— С мистером Тилью? — повторил Йоссарян. — С каким мистером Тилью?
— С мистером Джорджем К. Тилью, — объяснил Гэффни. — С тем самым, который построил старый парк аттракционов «Стиплчез» на Кони-Айленде.
— Я думал, он уже умер.
— А он и умер.
— Это и есть ваша шутка?
— Вы смеетесь?
— Только улыбаюсь.
— Вы не можете сказать, что я не пытаюсь шутить, — сказал Гэффни. — Ну, идемте. Оглянитесь, если хотите. Это заставит их следовать за нами. Они не будут знать, сесть ли им на хвост Йоссаряну или мне. У вас будет спокойный перелет. Считайте этот эпизод антрактом, интермеццо между Кеношей и вашими делами с Милоу и Нудлсом Куком. Это как музыка Вагнера к теме путешествия Зигфрида по Рейну, или похоронная музыка из «G"otterd"ammerung», или эта интерлюдия звякающих наковален в «Das Rheingold».
— Я слышал ее вчера ночью, в номере мотеля в Кеноше.
— Я знаю.
— И я узнал кое-что новое, чем можно помочь капеллану. Его жена считает, что ему уже однажды было явлено чудо.
— Это уже не новость, Джон. В Кеноше повсюду натыканы прослушивающие устройства. Но в этом, возможно, есть что-то полезное. А что касается Милоу, то вы можете предложить ему ботинок.
— Какой ботинок?
— Армейский. Может быть, официальный ботинок правительства США.
— Какой невесте? — отпрянул Йоссарян.
— Мисс Макинтош. — Гэффни выгнул брови почти в вопросительные знаки.
— Мисс Макинтош не является моей невестой, — запротестовал Йоссарян. — Она всего лишь моя медицинская сестра.
Гэффни затряс головой, изображая смех.
— Нет у вас медицинской сестры, Йо-Йо, — почти шаловливым тоном настаивал он. — Вы мне сто раз об этом говорили. Хотите, я посмотрю свои записи и пересчитаю?
— Гэффни, отправляйтесь на юг в своем ирландском льне или на север — в блейзере и фланелевых трусах. И заберите эти тени с собой.
— Всему свое время. Ведь вы любите немецких композиторов, да?
— А разве есть какие-нибудь другие? — ответил Йоссарян. — Если только вы не считаете итальянскую оперу.
— Шопен?
— Его вы найдете у Шуберта, — сказал Йоссарян. — А их обоих у Бетховена.
— Не совсем так. А как насчет самих немцев? — спросил Гэффни.
— Они не очень-то любят друг друга, правда? — ответил Йоссарян. — Я не знаю других людей с такой ярко выраженной враждебностью друг к другу.
— Кроме нас самих? — предположил Гэффни.
— Гэффни, вы слишком много знаете.
— Мне всегда было интересно учиться. — Гэффни признался в этом как бы неохотно. — Это оказалось полезным для моей работы. Скажите мне, Джон, — продолжал он, устремив на Йоссаряна взгляд, исполненный скрытого смысла, — вы слышали когда-нибудь о немецком композиторе по имени Адриан Леверкюн?
Йоссарян устремил на Гэффни взгляд, полный неподдельного испуга.
— Да, Джерри, слышал, — ответил он, пытаясь на вежливом непроницаемом смуглом лице отыскать хоть какое-то объяснение. — Я слышал об Адриане Леверкюне. Он написал ораторию под названием «Апокалипсис».
— Мне он известен по кантате «Плач Фауста».
— Я не думал, что она исполнялась.
— Исполнялась. Там есть такой трогательный детский хор и эта дьявольская часть — глиссандо взрослых голосов, заливающихся в яростном смехе. Этот смех и печальный хор всегда напоминают мне фотографии нацистских солдат — времен вашей войны, — гонящих в гетто на смерть еврейских детей.
— Это и есть «Апокалипсис», Джерри.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Придется мне проверить. И не забудьте про ваш ботинок.
— Какой ботинок?
25
ВАШИНГТОН
— Что еще за ботинок, к херам собачьим? — насмешливо спросил Уинтергрин у Йоссаряна на следующем этапе его путешествия по Рейну. — Что такого выдающегося может быть в каком-то херовом ботинке?