Лазарус
Шрифт:
При этой мысли суп, который, как теплый уют, поселился у меня в животе, перевернулся, и мне пришлось вскочить с кровати, и я едва успела вовремя.
То же самое было и на обед.
А потом ужин.
«Не удивляйся, если станет хуже, когда ты останешься одна. У тебя не будет ничего, кроме твоих мыслей, которые сведут тебя с ума. Не думай об этом как о регрессии, если твой желудок снова будет разрываться, или тебя будет трясти, или морозить, или бросать в жар, или наступит паника. Все это нормально. Все это часть процесса. Мое присутствие рядом было хорошим отвлекающим
Вот что он сказал.
И я думаю, что это оказалось правдой.
Я натянула одеяло и забралась обратно в кровать, удивленная, возможно, больше, чем следовало бы, когда слезы защипали мне глаза, а затем потекли по щекам, прежде чем я смогла даже попытаться бороться с ними.
Как будто где-то глубоко внутри прорвало плотину.
И остановить это было невозможно. Никакого исправления повреждений.
Все это просто должно было вылиться наружу.
Так оно и было.
Подушка была достаточно влажной, чтобы мне пришлось перевернуть ее, когда мои опухшие от слез глаза оказались слишком тяжелыми, чтобы больше держаться открытыми, и я погрузилась в беспокойный сон.
——
Я не просыпалась медленно, дрейфуя к сознанию.
В одну секунду я была без сознания, а в следующую — полностью проснулась и уставилась в потолок Лазаруса, мое сердце немного сильно билось в груди, заставляя меня чувствовать его в горле, напоминая мне, что, хотя я могу не помнить свои сны, они все равно могут оказать влияние.
Я поднялась, чувствуя, как отяжелели мои конечности, боль усилилась либо потому, что я слишком хорошо это осознавала, либо из-за моей бездеятельности.
Кофе.
Мне нужно было около галлона кофе.
Может быть, доза кофеина поможет мне почувствовать себя более человечной.
— Так вот где ты пряталась.
Осколок льда глубоко вонзился в мое сердце, замораживая все хорошее, что там росло, напоминая мне, что для меня нигде не было безопасно.
Я обернулась так быстро, что комната на секунду закружилась, отчего моя рука хлопнула по столу, стеклянные солонка и перечница ударились друг о друга.
Но как только мое зрение прояснилось, я увидела не только источник голоса, но и Криса и Санни.
— На самом деле это тоже не заняло слишком много времени, — продолжал Митчелл. Они представляли собой устрашающую группу — все в брюках и темных рубашках, все с блестящими часами, обернутыми вокруг запястий, все с моим будущим в руках. — Твой маленький Приспешник, спасший положение, действительно облегчил нам задачу. Видел, как он уходил сегодня утром.
Я не была героем.
Я была ничем по сравнению с ними троими.
Я повернулась и побежала к двери.
Если и был какой-то звук, я не расслышала его из-за моего сердцебиения в ушах.
Я держала пальцы на цепочке, готовая сдвинуть ее, когда чья-то рука опустилась мне между лопаток, прижимая все мое тело к неподатливой двери. Резкая боль пронзила мою скулу, когда они столкнулись, заставив мое зрение на секунду померкнуть, когда с моих губ сорвался крик.
Его рука скользнула вверх по моей спине и погрузилась в волосы у основания шеи, цепляясь таким
Моя голова дернулась настолько сильно, насколько позволяла хватка за волосы, заставляя его сделать шаг назад.
Я все равно не была уверена, что крик мне поможет. Не после того, как Лазарус поговорил со всеми соседями о том, что я прохожу детоксикацию.
Он использовал мои волосы, чтобы направить меня, потянув обратно к столу. Его рука опустилась на спинку стула и потянула, заставив его заскрежетать по полу, прежде чем он бросил меня на него.
— А теперь сядь и послушай, что скажет папочка, — прорычал Санни, двигаясь позади меня, блокируя любой возможный побег.
Страх был бурлящим чувством внутри, от которого потели не только мои ладони, но, казалось бы, каждая поверхность кожи. Я с трудом сглотнула, обнаружив, что у меня пересохло во рту, и посмотрела на Митчелла.
Доктор Митчелл Эндрюс.
И его сыновья, доктор Кристофер Эндрюс и физиотерапевт Санни Эндрюс.
Сами по себе они были целой организацией.
Их злобность не маскировалась их профессиями.
О, нет.
Их профессии были источником их зла.
— Что, по-твоему, ты делала, убегая? — спросил Митчелл мягким голосом, но я знала его достаточно долго, видела его ежедневно в течение полугода. На его челюсти подергивался мускул. В его глазах была напряженность, из-за которой рядом с ними и под ними образовались морщинки.
В целом, он был симпатичным мужчиной. Он был высоким и худощавым, с волосами цвета соли с перцем, карими глазами и хорошей аристократической костью. Его сыновья унаследовали большую часть его внешности, но там, где Митчелл и Крис были худыми, Санни был крепким благодаря своим неустанным часам в спортзале.
Но если бы вы знали его, если бы вы действительно знали его так, как знала его я, все, что вы увидели бы — это уродство, когда смотрели на него. Вы бы восприняли изгиб его губ не иначе как злобу или снисходительность. Вы бы увидели в его глазах не дружелюбие, а больное удовольствие.
— Я не убегала, — это было достаточно правдиво. Я чуть не умерла, потом меня удерживали в основном против моей воли, а потом просто… еще не вернулась. Рука Митчелла взмахнула в небрежном приглашении объясниться. И в этот момент страх, казалось, сменился гневом. — У меня была гребаная передозировка, — мой голос прозвучал как удар хлыста в тихой квартире, и его треск заставил Митчелла слегка приподнять бровь. — А затем детоксикация, — добавила я, сопротивляясь желанию протянуть руку и прикоснуться к моей пульсирующей щеке и глазу. Область вокруг него казалась напряженной — верный признак усиления отека.