Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3

Сторидж Пола

Буквально через два месяца состоялся суд.

О'Рурк не ошибся и на этот раз: Патрик О'Хара был приговорен к пожизненному заключению и препровожден в специальную тюрьму Шеффилда.

Больше всего Патрик переживал из-за того, что ему пришлось расстаться с детьми – по постановлению того же суда они были отданы в воспитательный дом города Вуттона, что неподалеку от Оксфорда…

На прощание, обняв Уолтера и Молли, Патрик прошептал сыну:

– Береги Молли, сынок… Теперь ты остаешься за старшего…

Тот, уткнувшись мокрым от слез лицом в

его плечо, спросил:

– Папа, это значит, что мы больше никогда не увидимся?

– Отчего же – ты будешь приезжать ко мне… Если захочешь…

Уолтер покачал головой.

– Нет, я не об этом…

– А о чем же?

– Мы больше никогда не будем… Вместе? – спросил мальчик, видимо, подразумевая под словом «вместе» – «на свободе».

Тяжело вздохнув, Патрик произнес:

– Как знать, сынок? Надо надеяться на лучшее… Может быть, и увидимся…

Как ни странно, но Патрик в глубине души очень надеялся на то, что ни Уолтер, ни Молли не верят до конца в то, что он, их нежный любящий отец, действительно был способен осуществить этот страшный взрыв.

Как ни странно, но у Патрика были основания для того, чтобы так думать: однажды, во время свидания, Уолтер спросил его:

– Папа, ведь «Боинг» взорвался в воскресенье, а как раз в то воскресенье ты был дома… Я помню, мы с тобой еще ходили в порт, и ты показывал мне какой-то огромный американский пароход…

Патрик, испуганно посмотрев на сына, произнес шепотом:

– Ты перепутал…

– Нет, ну как же!

– Нет, нет, я был в Лондоне… Ты все перепутал… Молчи, Уолтер.

И Уолтер, пораженный этими странными словами отца, замолчал…

Теперь, глядя в спины удалявшихся детей, Патрик думал, что может быть, не так уж плохо, что они будут в воспитательном доме – во всяком случае, Антония их не получит…

– А потому, – прошептал О'Хара, – когда они вырастут, я им все объясню… Думаю, что они поймут меня, обязательно поймут… Я ведь сделал это не для себя, а, по большому счету – для их счастья…

Прошло полгода…

Ничего не изменилось в жизни Патрика – он по-прежнему был в тюрьме Шеффилда.

Как ни странно, но администрация тюрьмы, так же, как и остальные заключенные, испытывали к нему нечто вроде уважения, смешанного со страхом, – человек, взорвавший пассажирский авиалайнер, по-видимому, никаких других эмоций в таком месте вызывать не мог.

Изредка его навещали какие-то незнакомые люди, представляясь юристами, посланными «одним знакомым из Белфаста по имени Уистен», давали ему для подписи какие-то документы.

Патрик подписывал их, не читая.

Юристы выспрашивали что-то, советовали, что надо говорить, и чего – не надо.

За эти полгода заключенный, снедаемый тоской по детям, настолько потерял вкус к жизни, что его больше ничего не интересовало – как это ни странно, даже собственное освобождение.

А на то, что оно возможно, люди, посланные О'Рурком, неоднократно намекали, и более чем прозрачно…

Повседневная жизнь потеряла

для Патрика всякий смысл, и он теперь хотел только одного – чтобы его оставили в покое…

Тюрьма для особо опасных преступников, расположенная в юго-западной части Шеффилда, внешне никогда не производила на прохожих такого гнетущего впечатления, какое обычно производят подобного рода заведения – видимо потому, что помещалась она в огромном старом дворце, принадлежавшему ранее какому-то разорившемуся аристократу.

В основной части этой тюрьмы были камеры и резиденция начальника; к этой центральной части высотой в три этажа, с зубчатым карнизом и круглой, также зубчатой башней, по высоте равной где-то одной трети здания, примыкали двухэтажные крылья, завершавшиеся опять-таки зубчатыми башенками.

Весь ансамбль несколько напоминал средневековый замок, что, с точки зрения ответственных чиновников из Министерства юстиции, делало комплекс очень похожим на тюрьму. Фасад здания, высотой не более десяти метров в средней части и восьми по бокам, отступал от улицы метров на сорок в глубину; от крыльев в обе стороны тянулась пятиметровой высоты каменная стена, увитая колючей проволокой, замыкавшая весь квартал.

Здание это, построенное в конце прошлого века, в год смерти королевы Виктории, не производило обыкновенного мрачного впечатления еще и потому, что центральные его окна были широкими, без решеток, а в двух верхних этажах – даже занавешенными гардинами, что придавало всему фасаду вид жилой и весьма приятный…

Несмотря на довольно-таки цивильный вид этой тюрьмы, она всегда считалась одним из самых серьезных заведений подобного рода во всей Великобритании – во всяком случае, за все ее историю отсюда еще никто не убежал – ни мрачные уголовники, современные Джеки-потрошители, отбывавшие здесь пожизненное заключение, ни инициаторы массовых забастовок в середине пятидесятых, ни ирландские террористы, отбывающие тут пожизненное заключение еще с конца семидесятых, ни какие-то грязные проходимцы, обвиненные в прошлом году в шпионаже в пользу одной из стран Ближнего Востока, ни члены масонской ложи «П-2», входившие в итальянскую мафию, (многие из которых были арестованы на территории Англии и по британским законам попавшие под местную юрисдикцию), обосновавшиеся в этой тюрьме с недавних времен…

А теперь, в конце восьмидесятых, убежать отсюда было практически невозможно еще и по той причине, что все здание тюрьмы было буквально нашпиговано подслушивающей и подсматривающей аппаратурой…

Потрепанный «ровер», пронзительно скрипнув тормозами, остановился у этого здания.

Дверь автомобиля открылась, и оттуда вышел немолодой уже мужчина в темно-синем плаще. Подойдя к полицейскому у входа, он предъявил тому свое служебное удостоверение.

Полицейский, как и положено внимательно ознакомившись с ним, вежливо приложил руку к лаковому козырьку и с явным уважением в голосе произнес: