Лебеди остаются на Урале
Шрифт:
В прошлую среду Буран послал Ясави к шайтану. Он сказал: «Хватит! Ищите другого такого дурака, с меня довольно!»
Думал, что Ясави упрашивать станет или заорет. Но ни того, ни другого не случилось. Председатель даже не напомнил о своем обещании посадить Бурана за руль автомашины. Он вроде даже восхитился поступком Бурана: «Ай да молодец! Люблю сердитых. Сам был таким!»
Отец покачал головой, узнав о поступке сына. «Ты знаешь, что такое кузнец? — говорил Закир с упреком. — Царица бабушка Екатерина запретила башкирам заниматься кузнечным делом. Боялась, что мы будем ковать мечи… Новая власть вернула нам это право, у нас теперь есть свои
Старик замолчал на полуслове, увидев, что сын не слушает его.
В самом деле, царица Екатерина меньше всего занимала мысли парня. Ему осточертело жариться у наковальни…
Косари попрятались в шалаши или под тенью редких деревьев. На лугу — никого. В этот час трудно было найти кого-нибудь бодрствующего. Только Камиля там, за озером, не спала. Она пела грустную песню, знакомую с детских лет.
Временами кажется, будто это не песня, а плач. Буран может не смотреть на Камилю, но не слушать — невозможно. Это выше его сил! Может, в этой грустной песне вся ее жизнь? Надо стараться думать, думать о другом, о чем угодно, только не о Камиле, поющей за озером.
Вечером, после того как Буран ушел из кузницы, прибежал к нему Галлям, не то радуясь тому, что сбежал его соперник, не то огорчаясь этим — трудно его понять. Захмелев, Галлям завел разговор о женщинах:
«Весь аул безотказно подтвердит, что я гублю свою жизнь с моей шайтанкой. Да ты и сам это знаешь. Ну, как бы тебе сказать… Одним словом, живем, как черная кошка лавочника Калимуллы и маленький пес Ясави… Только не думай, что моя шайтанка исключение. Ни с одной женщиной в Карасяе не могу поладить. Например, со вдовой Хадичой нас нельзя оставить не только что в одном доме — даже на одной улице! Погоди, не перебивай меня. Ты думаешь, отчего я недоволен теми, кто носит длинные подолы? От разочарования, вот отчего. Женщина, как бог ее планировал, должна украшать нашу жизнь. Пробую я это вдолбить в башку моей шайтанке, да какой толк! Слушать не хочет. «Я тебе не кукла какая-нибудь, — говорит, — не украшать я пришла, а жить. У нас теперь равные с мужчинами права…» Вот и поговори с ней. Мне не права ее нужны, а красивая жизнь! Понимаешь, что такое красивая жизнь?..»
Буран, слушая его, думал о своем.
«Отцу моему тоже не везло с женщинами, — продолжал рассуждать пьяный Галлям. — Правда! Перед самой его смертью у нас разговор был. Он мне так и сказал: «Смотри не позарься на ржавое железо! Среди ихней сестры редко можно встретить стоящую…» С тем он и умер. Другого завещания не оставил, был гол как сокол. На мое несчастье, вышло мне ржавое железо. Отец точно в воду глядел, когда говорил…»
Буран молча лепил из мякоти ржаного хлеба маленькую шлюпку, точно такую же, какая была в полку: с длинным килем и широкой кормой…
Галлям обиделся на невнимание и, поднявшись, чтобы уйти, сказал: «Ты стоял у хорошего дела, работал с умным человеком и не оценил этого. Вижу я, сам не знаешь, чего хочешь!»
Кузнец был прав. Буран и в самом деле неясно представлял себе, что будет делать дальше.
…Отец, открыв один глаз, взглянул на солнце и, повернувшись на другой бок, снова захрапел.
Солнце медленно уходило к горизонту.
Камиля перестала петь, с той стороны озера послышался звук оттачиваемой косы. Будто кто водил ложкой по дну пустой кастрюли. Полуденный отдых кончился. Буран, наточив свою косу, взялся за вторую. В это время проснулся Закир.
— Мать не пришла?
— Нет еще.
Старик сходил на озеро сполоснуть
Сенокос не просто труд. Это спорт, и спорт азартный. Раньше о Буране и его расторопном отце, бывало, говорили: «Закир с сыном управились с сеном за трое суток. А трава на их лугу стояла как лес».
Трудовая слава — добрая слава.
— Начнем, сынок?
— Пожалуй, пора.
— Сон видел…
— Волков?
Отец не уловил иронии в словах сына.
— К чему бы это? Три волка вдруг вскочили в канцелярию. Во сне, а я так отчетливо их видел. Зубы оскалены, глаза горят, как семилинейные лампы…
Когда-то давным-давно на Закира напали волки. Не то он возвращался из города, не то ездил в лес за дровами. Он едва спасся от хищников на добром коне. С тех пор вот уже полвека старик часто просыпался в холодном поту — ему снились волки.
Закир махал косой, не замедляя и не ускоряя движения. Сын шел рядом, чуть отступив от отца, слева.
Сочная и густая трава падала с тонким свистом. На косе оставался сок, точно слезинки.
Там, за озером, тоже начали косить. Мужчина шел впереди, женщина рядом, чуть отступив.
Так они, отец с сыном и муж с женой, работали по соседству почти до сумерек, не разговаривая, не угощая друг друга холодным айраном.
Камиля и Хамит делают вид, что не замечают Бурана. Вдруг парню пришла озорная мысль: стоит ему запеть, и им придется слушать его…
Из уст сорвались слова задорной шуточной песни:
Вчера моя коровушка ушла, Вчера моя буренушка ушла. С коровушкой теленок убежал. Искал я их, искал я их, искал — Только ноги утомил, Не хватает больше сил. Всем пора уж спать, А мне надобно искать…Оглянулись косари, женщины замахали платками, мужчины одобрительно улыбнулись. Будто праздник заглянул на луга. Быстрее замелькали косы, дружнее пошла работа.
Эй, буренка, где ты? Эй, буренка, где ты? Где ты? Буренушка, где ты? Буренушка, где ты? Где ты, где ты, где?Даже отец не выдержал, оглянулся, похвалил:
— Вовремя запел!
Жаворонок ввинчивался в небо. Под ногами весело шуршала трава. А сердце самозабвенно пело:
Долину я и горы обошел, Коровушку с теленком не нашел, Иду, в траве отыскивая след, Буренушки с теленком нет и нет. Я по камешкам иду, Только горы на виду, Я коровушку найду, Я буренушку найду…Ему не удалось закончить припев: вдруг за озером запела Камиля. Она не вторила ему, а пела свою грустную песню:
Мой любимый ушел на охоту За норками в долины Ашказара. Гей, в долины Ашказара За норками.