Лебединая дорога
Шрифт:
Может быть, тогда прежний северный дом перестанет сниться ему по ночам.
А если ему повезёт в летнем походе, возле дома заведётся скотина и один-два раба. Тех рабов никто не будет обижать, они раздумают убегать и приживутся, и Смэрна будет посылать их за водой.
Но всего больше Видга мечтал о корабле.
Когда-нибудь у него будет дружина и настоящий длинный драккар, но покамест следовало обзавестись хотя бы лодкой. Без лодки он чувствовал себя всё равно что босым. Он всю зиму присматривал в лесу подходящие деревья и разделывал их на доски. Орудовал одним топором:
Он предполагал выстроить свою лодку и спустить её на воду, как только кончится ледоход. Но пожар не пощадил этих надежд, и он бродил со своими перевязанными руками и не знал, куда себя деть.
Они сидели со Смирёнкой на берегу реки. Ей было с ним хорошо и спокойно и радовала всякая мелочь. И не надо бояться, что вот сейчас вытянут по спине палкой и назовут невольницей. И не стоял за плечом жёлтолицый злющий Щелкан…
А Видга смотрел на реку, почти закрыв рукой глаза. Когда Смирёнка спросила его, почему он так смотрел, он ответил:
– Так не видно того берега и кажется, что там уже море.
Как-то зимой они с Лютом свалили на дрова стройное дерево и забыли о нём. Настала весна… и срубленное дерево зацвело. Обгоняя собратьев, оно торопилось дать семена. Дерево знало, что погибнет, потому что у него не было больше корней.
10
Рубанком звалось острое плоское лезвие на двух изогнутых ножках, плотно всаженных в деревянный чурбачок. Видга бережно выглаживал им длинные упругие доски. Потом приспосабливал их к деревянному скелету, стоявшему в сарае. И накрепко пришивал распаренными еловыми корнями. Такая лодка не побоится волны. Даже морской.
Любопытно было всем! А особенно деду Вышке, великому умельцу во всём, что касалось до дерева. За свою долгую жизнь он смастерил не одну лодку и даже не десять. Но все были не таковы. Обычно дед Вышко выдалбливал их из цельного ствола. А если не мог найти дерева достаточной толщины – выращивал лодку прямо в лесу. Распирал клиньями живой ствол и заставлял его раздаваться вширь…
Видга же сооружал что-то вроде насада: вырубил из бревна хребтину-киль, из прочных кривуль – штевни для носа и кормы. Приладил рёбра-шпангоуты и теперь обшивал… Смирёнка подавала ему пухлый, в три нитки, шнур из коровьей шерсти. Видга пропитывал его горячей смолой и закладывал между досок. А доски заходили одна за другую, как рыбья чешуя.
В сарае рос диковинный и красивый кораблик с поднятыми носом и кормой. Длинный и стройный, настоящий маленький драккар. Точь-в-точь как та прежняя лодка, что скучала без хозяина в Урманском конце…
Скегги трудился в сторонке над деревянным страшилом, которое должно было украсить его нос. Юному скальду умения было не занимать. Уже глядели свирепые очи, щерилась клыкастая пасть. Топорщился воинственный гребень. А ещё Скегги выжжет на бортах и на вёслах могучие руны. И тогда не будут страшны ни шторм, ни враги…
– А как назовёшь? – не отставал от Видги неугомонный Мал.
– Дрэки, – отвечал перемазанный в смоле строитель.
– Это что?
Видга терпеливо объяснил. И мальчик помчался
– Деда! Змей Горынич!
Как-то Люту пришлось съездить в город одному. Вернувшись, он долго смотрел на упоённо работавшего Видгу. Потом подошёл, ведя коня, и проговорил:
– Слыхал ли, Витенег? Князь отцу твоему со товарищи домой поехать позволил.
…Четыре загнутых конца небес лежали на широких спинах четырёх карликов: Аустри, Нордри, Вестри и Судри. Необъятен был между ними населённый мир. Но, как видно, всюду творилось одно…
Во всякой стране, где бы она ни лежала – на западе, на севере, на юге, на востоке, – рано или поздно рождался вождь, превосходивший всех прочих не только жадностью, требовавшей владений и богатств, но и силой, чтобы их взять…
С тех самых времён, когда Боги правили на земле и странствовали среди людей, не переводились в Норэгр вожди. Эти хёвдинги никого не боялись и ни на кого не смотрели снизу вверх. По роду и достатку одних величали конунгами, других – ярлами, третьих – херсирами. Тот, кого сгонял с земли удачливый сосед, садился на корабль и делал своим одалем море. И называл себя хозяином Лебединой Дороги – сэконунгом! И ни в ком не видел себе ровни.
И было так много сот зим.
Пока в Вестфольде, на юге страны, не появился на свет Харальд сын Хальвдана, из рода Инглингов. После его прозвали Косматым.
Должно, не зря гардские порядки с самого начала так напомнили Халльгриму родину! Не зря столь знакомым показался и сам Торлейв Мстицлейвссон, и хирдманны, следовавшие за вождём. И тот конунг-неприятель, живший по соседству. Вот только вместо бескрайнего моря здесь простирались поля и леса. И не корабли несли воинов на врага, а резвые кони…
И свой Харальд конунг сыскался в Стране городов. Пусть даже он родился не здесь, а по ту сторону Восточного моря. Венды никогда не были гардцам чужими. И этот конунг тоже поднял боевое знамя, собирая под него всех, у кого хватало отчаянного мужества связать с ним свою судьбу. А пожелал он не ограбить соседа, живущего за мысом. Не сходить набегом в другую, более обильную страну. Думал вендский Хрёрек конунг великую думу: собрать воедино не город и не два, целую страну…
А с южной стороны, что мог, грёб под себя далёкий хазарский царь. А в Киеве городе, на берегу Днепра, сидели братья-князья, называвшие себя на хазарский лад – хаканами. И ни в жадности, ни во властолюбии северным и восточным соседям своим не уступали нисколько.
Почти ровно год прожил в Гардарики Халльгрим Виглафссон. Всего только год. Может, поэтому кое-что ему было виднее, чем самим гардцам. Конунгу он того не сказал бы ни за что. Но сам был уверен: пусть не захотел Торлейв сын Мстицлейва добром присоединиться ни к одной из нарождавшихся держав – а только рано ли, поздно ли подомнут и Круглицу, и Кременец.
Лаской или таской, а заставят позабыть прежнюю вольность. Быть им за щитом и под рукою у более сильного. У того, кто надежно сумеет оборонить от врага, но и мзды за это потребует немалой. Ну то есть в точности так, как сам конунг обошёлся с финнами Барсучьего Леса.