Лебединая дорога
Шрифт:
И понял сын Ворона, что весь его путь в чужую страну был подобен скитаниям заблудившегося в чаще лесов. Всё вперёд и вперёд шёл тот человек, но лес вокруг только делался гуще. А когда вовсе выбился из сил, то вместо приветливого огонька впереди вдруг увидел, что описал полный круг и вернулся к своей прежней стоянке, к потухшим углям, к холодной золе кострища…
Халльгрим думал долго. Но наконец явился к Чуриле и сказал так:
– Я вовсе не отказался бы, конунг, этим летом съездить навестить свою страну.
Чурила поглядел на него и тоже впервые отчётливо осознал кое-что, ранее ощущавшееся лишь подспудно. Хорошо ли на сухом берегу морскому орлу, лакомому до рыбы? Да поглядеть один раз на урманина, когда ветер доносит хриплый крик чаек…
Он сказал Халльгриму:
– К осени ждать стану. За данью пойдём.
Когда Виглафссон в тот день возвратился домой, его, сурового, малоразговорчивого, еле признали. На другое же утро вытащили из сарая чёрный корабль. Спустили его на воду и принялись готовить в поход. И тому, кто всходил на его палубу, уже казалось, что не лёгкие речные волны колебали драккар, а тяжёлая зыбь далёкого океана…
Видга смотрел на всё это с городской стены. И судорога сводила его пальцы на древке копья. Проболтался он только Смирёнке:
– Я не такой могущественный вождь, чтобы отпрашиваться у конунга. Но когда-нибудь я им стану!
11
Так случилось, что гонцов хана Кубрата первыми встретили халейги.
Они уже наготовили в дорогу припасов: муки, зерна, солёного и вяленого мяса. И в погожий денёк выбрались на реку проверить, хорошо ли перенёс зиму старый чёрный корабль.
Широкая Рось приняла их радостно. На север, на север летели над нею разорванные облака! Порою солнце скрывалось, и тогда река сердито чернела, нетерпеливо требуя ласки и тепла. Но летучая тень скользила вперёд, и полосатый парус вновь вспыхивал в солнечном луче.
Драккар бежал ровно и быстро… Время могло истереть вёслами его гребные люки и притупить клыки носового дракона, но старый скакун сохранял прежнюю стать. И рука Олава Можжевельника, сидевшего на высоком сиденье у правила, была тверда, как всегда. Он-то, Олав, и разглядел на том берегу всадников, ездивших вдоль воды туда-сюда и махавших руками кораблю.
Он указал на них Халльгриму. Сын Ворона только пожал плечами, обтянутыми чёрным сукном. Узнать булгар было нетрудно. Другое дело, объясниться с ними он не сумел бы за всё золото конунга хазар.
Но на его драккаре был Хельги, а рядом с Хельги сидел князь Радим, пожелавший побывать на боевом корабле. Слепого князя ещё водили под руки – был слаб. Хельги помог ему подняться. Радим крикнул на берег по-булгарски, и его голос был звучен, почти как прежде.
Всадники отозвались немедля. Радим перевёл:
– Дядя хана Кудряя к Чуриле Мстиславичу по делу какому-то
Халльгрим ещё не видел степных воинов в деле. Но десяток булгар, пусть сколь угодно отчаянных, никак не могли наделать на драккаре особой беды. Халльгрим коротко кивнул головой. Корабль подогнали к берегу, поставили на жёлтый песок и бросили сходни.
Булгары возвели своих коней на драккар с таким невозмутимым достоинством, точно привыкли делать это ежедневно.
Один из них был старше годами и наряднее одеждой. Белый чуб, знак высокого рода, спускался у него с выбритой бронзовой головы. Седые усы свисали на грудь. Сверкал бляшками богатый боевой пояс, гордость степняка… А уж конь мог посрамить любого: огненной шерсти и наверняка такого же нрава. Хозяин не доверил его чужой руке, повёл по сходням сам. Конь настороженно нюхал смолёные доски, покачивавшиеся под ногами. Булгарин не торопил его, давал привыкнуть. И мало-помалу конь освоился, забыл недоверие и страх.
Хельги на ухо Радиму описал старого воина. И князь поднялся вновь, приветствуя его как равного себе:
– Здрав будь, Булан, светло сияющий в спорах мужей! Тучны ли нынче стада твоего славного племянника, хана Кубрата?
Булгарин отвечал так:
– Мой родич хан шлёт привет своему союзнику, хану славов, и всем его всадникам и призывает на них милость вечного неба. Он желает, чтобы его земля и твоя, младший хан, оставалась всегда плодородной, а стада не ведали мора.
Он видел запавшие веки Радима, но не позволил себе опуститься до жалости, унижающей храбреца. И только в зорких чёрных глазах Булана Хельги причудилось нечто вроде досады: каким воином оскудели бранные поля!
А князь Чурила Мстиславич в ту пору был занят делом совсем не княжеским, не воинским: баловался с сынишкой. Гридни постарше, давным-давно деды, снисходительно посмеивались. А боярин Вышата, совсем было подобревший, преисполнился новой неприязни. Не иначе, ревновал, мечтая о собственных внуках…
Но Чуриле дела было мало. Внук колодезника вырастет уже истинным княжичем, без подмесу. Воином у воина-отца, будущим князем. А назвали его – Мстислав.
Счастлив был Чурила сверх всякой меры. И, даже выйдя в гридницу навстречу послам, не выдержал, улыбнулся. Руки хранили тепло детского тела. Поговорит с булгарами – и скорей снова туда.
Строго глянул на сына старый князь – эх, мальчишка ещё! Но тот сам уже подобрался, посерьёзнел. Светлые глаза потвердели, ладонь оперлась на стоящий в коленях меч. Шрам лежал на лице, от волос надо лбом до подбородка.
Из двух городов сидели в гриднице бояре. И князья впервые возглавляли их все втроём – двое кременецких и с ними Радим.
Давно бы так!
Хан Кубрат дорогих даров не прислал. Только провели по двору несколько безупречной красы жеребцов, покрытых шёлковыми коврами вместо попон.