Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

ЛИК В РЕКЕ

XV

Таков ли был Нарцисс еще совсем недавно?! Кудрявым отроком в кругу отроковиц, Восторженно ценил он прелесть свежих лиц И к юным девам льнул с искательностью явной. Изгибы стройных тел любил в их пляске плавной; На них – в любви еще несмелых учениц – Бросал горящий взор из-под густых ресниц, Искал улыбки их, по-женски своенравной. Средь игр и танцев им он отдавал досуг, Всех одинаково умел пленить… Но вдруг Выискивал одну избранницу средь сверстниц… И,

в сердце затая непрошеный испуг, Шептала девушка в кружке подруг-наперсниц О том, что нашептал Нарцисс, прекрасный друг.

XVI

Так было. Но прошло… Однажды, в летний зной, Настигнув кабана в преследованьи яром, Испить припал Нарцисс к реке под крутояром. Где свеж и бархатист был берег вырезной. И вот – его лицо пред ним в воде сквозной: В румянце трепетном горящее пожаром, Оно, не тронуто обветренным загаром, Светилось нежною девичьей белизной. Лучистый взор мерцал за темным окаймленьем Изогнутых ресниц; воздушным обрамленьем Дрожало золото кудрей вокруг чела… Смотрел… смотрел Нарцисс с невольным изумленьем… И долгий-долгий миг душа его жила Тревогой смутною и сладостным томленьем.

XVII

Он лик иной узнал в себе самом мгновенно И понял, что души мечтательный покой Утрачен навсегда… С влюбленною тоской Он этот лик таил на сердце сокровенно. Он видел в снах его. Им грезя вдохновенно, Он только этих глаз искал в толпе людской, И негу этих губ со страстностью мужской, Весь замирая, пил мечтою дерзновенной. И вот он въявь пред ним живет в струях реки: Нарцисс и этот лик – как братья-двойники, Как будто надвое в себе Нарцисс расколот… Во сне иль наяву?.. Как сладко от тоски!.. А сердце жаркое в груди стучит, как молот… Протяжный звон в ушах… И бьется кровь в виски…

XVIII

Не Рок ли присудил Нарциссу повстречать Свое лицо в тот день?.. От малых лет недаром С тревожной памятью о предсказаньи старом Его от этого остерегала мать! И, странный образ тот похитив, словно тать, Он обладал теперь опасным тайным даром: Мечта, двуликая двуполой жизни жаром, Отметила его, как жгучая печать. Соблазнами дразня прозревшие зеницы, Виденье отрока с душой отроковицы В нем жило бытием второго естества, И, словно вырвавшись из замкнутой темницы, Немолчно предъявлял ему свои права Тот призрак двойника… Иль, может быть, двойницы?!.

XIX

Раз нимфа – видел он – в беспамятстве, без звука Стремглав промчалась в лес, в лучах луны светла, Как серебристая и быстрая стрела, Слетевшая с дуги натянутого лука. Пронесся хриплый крик; звенела тишь от стука Раздвоенных копыт… Похожий на козла, Сатир преследовал беглянку… И была Она застигнута в тени густого бука. Захватчик не внимал беспомощной мольбе… Недолго длился бой… И в лунной ворожбе Нарцисс, свидетель тайн, в душе сплотил два мира: Он сознавал, томясь, что пережил в себе Мужское торжество победного сатира И трепет женщины, осиленной в борьбе.

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сестра

XX

Подавлен

и смущен, Нарцисс страдал с тех пор, Как язвой, внутренним недугом нестроенья, Не мог в себе самом найти успокоенья И кончить двух естеств бессмысленный раздор. Зато… по временам… всё чаще… тщетный спор Чудесно замирал… Тревога раздвоенья Сменялась тишиной… И, полный упоенья, Он новой жизнью жил, но тайно, словно вор. Он, с призраком своим сживаясь в образ слитный, Впивал любовь. Но в ней, как голод ненасытный, Усладой острою не исчерпалась страсть… Кто б это мог понять?!. И он таился, скрытный, Чтоб тайны роковой не посягнул украсть, Случайно вторгнувшись, похитчик любопытный.

XXI

Он избегал реки; меж юношей румяных Одежды не снимал: по-женски кожей бел, Стыдом томился он средь загорелых тел, Избытком буйных сил и счастьем жизни пьяных. Он не делил их чувств порывистых и рьяных; Когда друзья при нем итог любовных дел Сводили, хвастаясь, – как дева, он краснел И жарко вспыхивал при шутках грубо-пряных. Но также не жил он и прежнею мечтой О девах с их земной доступной красотой, В девическом кругу застенчив стал и робок; Его не жгли глаза с истомной темнотой, И тело женское, прильнувшее бок о бок, В нем не будило чувств дразнящей теплотой.

XXII

Нет в женщинах того, к чему он грезой зван. Их шепот не таит былого обаянья. Бездушна и мертва, как мрамор изваянья, Их тела красота, а страсть их – лишь обман. Они тревожат боль его сердечных ран, Даров его любви ища, как подаянья; И обещанья их, мольбы и настоянья Доходят до него как будто сквозь туман. Он безответно-глух на жалобы и слезы… Когда ж к его губам уста, алее розы, Пытаются прижать живые лепестки, Тогда встревоженно, как пред лицом угрозы, В нем сердце мечется… Так от людской руки. Свернувшись трепетно, дрожат листы мимозы.

XXIII

Одна… одна нашлась… В ней, в облике богини, Нарциссу грезилась родная красота: Те ж чистые черты, и гордые уста, И золото кудрей, и взор, как небо, синий. Слилась с божественной гармониею линий В ней сердца жаркого живая простота; В ней целомудрие, как лилий чистота, Сроднялось с чувственным дыханием теплыни. Как будто новый мир для юноши возник: И он в него вступил, души своей тайник Безумием надежд бесстрашно украшая… Как юность в ней светла! Как свеж желанный лик! Как расцвела она, сестра его меньшая, И телом, и душой его живой двойник!

XXIV

Она, в себе, как брат, раздвоенность тая, Откликнулась ему струною двоезвучной; Ей было средь мужчин томительно и скучно, И стыдно быть меж жен нагою у ручья. Она пришла к нему свободная, ничья, И скоро дружба их связала неразлучно. Нарцисс, как брат, был горд ее стрельбою лучной И ловкостью мужской в метании копья. Она была легка, проворна и упруга, Умом находчива, не ведала испуга, Надежный друг в труде охотничьих утех, – А в светлые часы беспечного досуга В уединении, в тиши, вдали от всех, Она была его бессменная подруга.