Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Голохвастов Георгий

ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Тайна любви

XXXV

Уже о том шептал бессвязный пылкий лепет. Что не нашло имен на языке людском, А в женском трепете и трепете мужском Уже торжествовал единый слитный трепет. Еще, казалось, миг – и пыл безумья слепит Два тела девственных в горении плотском И наслажденье даст им в искусе таком, Какой еще нигде никем от века не пит. Но не огнем земным был тот пожар поим: Как молния небес, их пламенем своим Прожгла могучая сверхжизненная сила И

в единении, не снившемся двоим, Любовью не тела, а души их смесила… Слиянье высшее доступно стало им.

XXXVI

В мистерии любви, раскрытой до конца, Где без границ восторг, а страсть – без истощенья, Достигли полного глубинного общенья Два естества людских – два вечных близнеца. И в радостных лучах нетленного венца, Как в царственном кольце – эмблеме посвященья, Двух светлых лиц черты, в грозе совоплощенья, Слились в двойных чертах единого лица. В конечной близости своей, как откровенье, Они изведали бессмертья дуновенье И в новый, светлый мир – непостижимый сдвиг… И явь… И сон… И бред… Живое все забвенье!.. Минуты?.. Иль века?.. Пусть только краткий миг, – Они бы вечности не взяли за мгновенье!..

XXXVII

Под утро дождь прошел. В тумане предрассветном Опалы первые нанизывал восток; Навстречу солнцу слал привет свой ветерок, И отзывался лес приветствием ответным. Пологою волной, как вздохом, чуть заметным, Дышал сквозь сон Кефисс, разнеженно-широк, И, как во власти грез, его живой поток Вдруг отвечал заре отливом многоцветным. Рыбачьи челноки качались на мели; Орел по небу плыл, а за рекой вдали На заливных лугах кричали звонко цапли. И с трепетных ветвей, поникших до земли, Спадали четкие серебряные капли… В тиши сестра и брат тропой прибрежной шли.

XXXVIII

Не нужно слов… Заря в цветистую игру Одела души их, как радужным нарядом; Друг друга помыслы они читают взглядом, Стыдливой нежностью согреты поутру. Вступая снова в жизнь, Нарцисс ведет сестру, Счастливый, ласковый и гордый с нею рядом… Огонь в его щеках играет страстным ядом, А кудри золотом сверкают на ветру. И грезит взор его, в мечте полусмеженный: Им светочем в пути – огонь, в сердцах зажженный Им тайна ночи их – надежда и оплот. И впереди – весь мир… иной… преображенный… А позади, в скалах, вновь опустевший грот, Навеки сном любви для них завороженный.

XXXIX

С той ночи памятной мираж стал их уделом: Как жажда жгучая, безудержная страсть. Действительность затмив, влекла их снова впасть В экстаз забвения… там… где-то за пределом… И, вновь и вновь сгорев в желаньи гордо-смелом, Над духом снова плоть утрачивала власть, И с частью Женского жила Мужского часть В блаженно-радостном и гармоничном целом. Путем внежизненным, неведомым поднесь, Они всходили в высь к недостижимым здесь Восторгам пламенным сверхчувственных наитий… Любовь сродняла их тесней, чем в сплав иль в смесь: В конечной полноте мистических соитий Она вся им была, и ею был он весь…

ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ

Странная встреча

XL

Но

умерла она… Ее скосил недуг И потушил любовь в ее угасшем взоре… Над ней, без слез, поник в невыразимом горе Нарцисс, несчастный брат, любвник и супруг. И охватил его беспомощный испуг… Предательский разлад вновь овладел им вскоре, И он бессилен был во внутреннем раздоре, Как будто заключен в нерасторжимый круг. Исхода не было бесплодному исканью Недостижимого за недоступной гранью… Сорвавшись, – чудилось, – над бездной он повис… Ты, Эхо, тщетно ждешь!.. Не жди: не быть свиданью Нарцисс не на реке… В лесу глухом Нарцисс По следу свежему с копьем идет за ланью.

XLI

Удача… Лань взята… И кончена охота. Нарцисс откинул лук и полный стрел колчан, Вздохнул, расправив грудь и выпрямляя стан И лег, со лба и уст стирая капли пота. Покои. Свежо в тени. Разнежила дремота… Уж сладостно мутит сознание туман… Раскидистой листвой слегка шумит платан, Чуть пятен световых мерцает позолота. А ветер вдруг пахнет в лесную глушь извне Горячим воздухом, неся в его волне Благоухание алоэ и иссопа. Заснул Нарцисс и спит в прохладной тишине. Как в люльке на реке, где нимфа Лейриопа Баюкала его, качая на волне.

XLII

Но как блаженных снов младенческой поры Опасные мечты, соблазном налитые, Нарцисса сердце жгут… И пряди развитые Кудрей он раскидал от страсти и жары. Ему приснилась даль… волшебные миры… Пьянящие цветы… В скалах тропы крутые. Дремотой полный грот… И кудри золотые И синие глаза утраченной сестры. Ища ее во сне, он шел, пути не меря, Не зная устали, зовя, томясь и веря, – Нашел и может пить дыханье милых уст… Но – миг… И прерван сон… О, горькая потеря!.. Нарцисса пробудил засохшей ветки хруст: Нарцисс, к оружию! Рази стрелою зверя!

XLIII

Но, пережив опять с возлюбленной разлуку, Еще не сбросив чад дурманивших цветов, Добычу упустить Нарцисс в тоске готов: Он не схватил копья, не потянулся к луку. Опершись головой на согнутую руку, Лишь слухом он ловил за шелестом листов Движенья шорохи и тихий шум кустов И, медля, выжидал, прислушиваясь к звуку. С тенями солнца свет узор дрожащий плел, Гудело в тишине жужжанье жадных пчел… Но снова ветки треск под чьими-то шагами. Нет, то не горных круч случайный гость – козел И не лесной олень с ветвистыми рогами… Не зверь, а человек в лесу неспешно шел.

XLIV

Приблизился старик. В пространство пред собой Недвижный взор вперив, движеньем осторожным Нащупывал тропу он посохом надежным, Покрытым тонкою искусною резьбой. Слепец… Один в пути… Закинут в лес судьбой… И всё же дышит он покоем бестревожным: Внимает он цветам и травам придорожным, И птицы говорят ему наперебой. По вьющейся тропе легко ступают ноги; Сквозь ветви свет скользит по ткани белой тоги, И веет на ветру седая борода. Прохожий не терял невидимой дороги И словно твердо знал, что выведут всегда Слепого странника всевидящие боги.