Лебёдка аэронавта

Батчер Джим

Гримм глянул на себя и, нащупав одеяла, потянул их вверх рукой.

– Ах, пожалуйста, простите, юная леди. Мне кажется, я потерял рубашку.

– Он думает, что я леди, - сказала она, и заулыбалась.
– Это довольно необычно, по моему опыту.

Гримм мучительно задумался над правильным ответом в таких обстоятельствах и не придумал ничего лучше, чем спросить:

– Называться леди?

– Думать так, - сказала девушка.
– Итак, вот немного свежего

супа, он не очень на вкус, но он должен съесть его целиком, так как яду он не нравится сильнее.

Гримм моргнул.

– Яду?

Девушка повернулась к нему и подошла достаточно близко, чтобы положить руку на лоб.

– Ох. У него снова лихорадка? Нет, нет. Ох, хорошо. Возможно, он просто недотепа. Бедняжка.

Прежде чем она смогла отвернуться, Гримм поймал её запястье.

Дыхание девушки... нет, решил он, девочки, казалось, застряло в горле. Её тело напряглось, и она выдохнула:

– Ох. Надеюсь, он не решит причинить мне вред. Он довольно хорош в этом. Ушла вечность, чтобы отмыть всю кровь.

– Дитя, - тихо сказал Гримм.
– Посмотри на меня.

Она резко замерла. После секундного молчания она произнесла:

– О, я не должна.

– Посмотри на меня, девочка, - сказал Гримм мягким, спокойным голосом.
– Никто не причинит тебе вреда.

Девочка кинула на него очень быстрый взгляд. Он увидел только блеск её глаз за стеклами очков. Один был ровного серого цвета. Другой - бледного яблочно-зеленого. Она дрожала и казалась ослабевшей, её запястье обмякло у него в руке.

– Ох, - она вздохнула.
– Это так грустно.

– С кем ты разговариваешь, дитя?

– Он не знает, что я говорю с вами, - сказала девочка. Кончики её пальцев потянулись к кристаллам в маленькой бутылке, висящей у неё на шее.

– Как он может слышать меня и при этом не понимать таких простых вещей?

– А, - сказал Гримм и медленно и аккуратно отпустил запястье девушки, будто выпуская хрупкое тельце птицы.
– Ты эфиромант. Прости меня, дитя. Я не понял.

– Он думает, что я мастер, - сказала девочка, склоняя голову и краснея.
– Как он может быть одновременно так умен и так глуп? Это должно быть очень больно. Он желает нам добра, бедняжка. И он в сознании, двигается и бодр. Нам надо сказать мастеру, что, похоже, он выживет.

С этими словами девочка выбежала из комнаты, кивая собственным мыслям, а ее тихое бормотание будто бы повисло на мгновение в комнате после её ухода.

Гримм покачал головой. Кем бы ни была эта девочка, она уже довольно долго ходила в учениках, несмотря на ее кажущуюся молодость. Все эфироманты были чудаковатыми, и с возрастом это проявлялось ещё сильнее. Некоторые были гораздо чудаковатее остальных. Это дитя было столь же странным, что и другие эфироманты, которых ему довелось встречать.

Он подошёл к подносу и снял крышку. На нем была миска с супом, несколько

лепешек и ложка, которая могла показаться скромной, не будь она сделана из тёмного блестящего дерева. Он попробовал суп, готовясь к горечи, характерной для всех лекарств, но к своему удивлению обнаружил, что он хоть и оказался пресным, но довольно приятным.

Он подвинул стул, присел к столу и проглотил суп вместе с лепешками и еще двумя стаканами воды. К тому времени, как он закончил, он уже чувствовал себя почти человеком. Он заметил невзрачный халат, который, похоже, оставили для него, и умудрился накинуть его одной рукой и завязать на поясе.

Не успел он с этим покончить, как что-то глухо ударило в дверь его комнаты.

– Ой, - послышался мужской голос.
– Разрази тебя гром.

Щеколда несколько раз дернулась, и мужчина выдохнул нетерпеливым тоном.

– Фолли.

— Он не пытается вас обидеть, сказала девочка извиняющимся тоном. — Он просто слишком гениален для вас.

Дверь открылась, и девочка спешно отступила, не встречаясь взглядом с Гриммом.

В комнату вошел мужчина, держа платок у носа, из которого, похоже, шла кровь. Он был худощавым, если не считать небольшого брюшка, по сравнению с которым конечности его выглядели непропорционально, почти паучьими. Его волосы выглядели, как грязная серая мочалка, а лицо покрывала редкая белая щетина. Одет он был в костюм сдержанных серых и коричневых тонов, уже лет двадцать как вышедший из моды, и большие мягкие тапочки, сшитые из какого-то зверя с полосатым черно-зеленым мехом. Слишком старый, чтобы быть среднего возраста, слишком молодой, чтобы казаться престарелым, у мужчины были глаза такого пронзительного голубого цвета, какой Гримму приходилось видеть только в осеннем небе высоко над дымкой. Мужчина шел, опираясь на деревянную трость, навершием которой служил, похоже, кристалл от легкой корабельной пушки. Он был размером с кулак.

— А! — сказал он. — Ага! Капитан Гримм, добро пожаловать, добро пожаловать, так приятно, наконец, поговорить с вами, когда вы не в бреду.

Он скосил глаза на девочку и пробормотал в ее сторону:

— Он ведь уже не бредит, верно?

Девочка покачала головой, не отрывая широко раскрытых глаз от пола.

– Нет, мастер.

Гримм был совсем не уверен, как вежливо ответить на такое приветствие, но он вышел из положения слегка поклонившись.

– Мы раньше не встречались, сэр. Боюсь, у вас передо мной преимущество.

– Да, мы встречались, завтра, - сказал старик.
– И нет, вы не боитесь, а последнее, пожалуй, может стать темой для дискуссии. Как думаешь, Фолли?

Фолли закусила губу и прикоснулась к сосуду с кристаллами.

– Он не понимает, что капитану Гримму довольно неудобно, потому что он не знает ничьих имен.

– Неправда!
– убежденно заявил эфиромант.
– Полагаю, он знает свое имя и, по крайней мере, одно из твоих. У него были секунды и секунды, чтобы отправить эти знания в память. Разве что, конечно, он по-прежнему бредит.