Лечебный факультет, или Спасти лягушку
Шрифт:
— Не понимаю…
— Попробуй стать полезной. Предложи себя, например, в качестве журналиста. Напечатай им какую-нибудь научную статью. Или, ну не знаю. Вымой, что ли, кабинет…
Короткое сказал:
— Вова, она сама все выучит. Материал-то несложный. Даш, правда, ты все выучишь?
— Нет, не выучу. Вызубрить-то я могу, а вот понять — это уже выше моих способностей.
— Ты можешь пойти подопытным на факультет. Твои химические реакции станут научным пособием.
— Правильно, Вов, — сказал Леша. — Уж лучше чтоб на тебе опыты ставили, подключали к черепу электроды и кололи ацетилхолин,
— Ты нас, двоечников, не поймешь, — сказал Власов с тоской. Леша вежливо улыбнулся и виновато кивнул, а я согласилась с Власовым.
После очередного краха на занятии я пошла в преподавательскую. На крохотном стуле восседал профессор Соболев. На его богатом животе лопался грязный халат. Средняя пуговица не выдержала и отскочила. В пепельнице дымилась сигара.
— Ничего не говори. Я знаю, зачем явилась.
Я медленно кивнула и села напротив.
Конечно, он знал. И все это знали. Соболев никогда не брал деньгами, у него их и так навалом. Человек занимается ремонтным бизнесом. Но и за просто так профессор никому не помогал. Через пару мгновений в преподавательскую влетел маленький, сутулый студент.
— А в какую, говорите, прачечную?
— Запомни, придурок. «Бе-ло-снеж-ка». Или тебе это слово надо записать?
— Роман Евгенич, такой на улице Правды нет.
— Ну, тупица. Ладно. Ищи другую. Но со скидкой. И запомни — под лацканом — чернильное пятно. А на воротничке у нас что?
— Жирные разводы! — уверенно выкрикнул парень.
— Молодец. Все. Вылетел пулей. А зачетку оставь у меня.
— Спасибо вам! — Мелко кланяясь, студент удалился.
Большим и указательным пальцами Соболев вытер белые сгустки слюны с уголков губ. У него была сильная одышка. Голос — хриплый и прерывистый. Халат серел от пота. Лоб украшали сверкающие испарины. В моих почти что медицинских мозгах оформился вывод: «холестерин».
— Это ты у нас, значит, Форель?
— Я. Если честно…
— Молчать. Чем родители занимаются?
— Мама — журналист, папа — психолог.
— Братья-сестры имеются?
— К сожалению, нет.
— А ты случайно не знакома с представителями шоу- индустрии?
— Что?!
— А кто-нибудь в прокуратуре служит?
— Я бы не сказала…
Соболев задумался. Он докурил сигару, качнулся назад и медленно водрузил китовые ноги на стол.
— Ммм. Что с тебя взять-то?
Затем, долгой секундой позже:
— А у тебя есть, скажем, какие-нибудь таланты? Ты танцуешь? Или, может, поешь?
— Ну разве что как любитель.
— Продемонстрируй.
— Прямо здесь?!
— А что, в анатомичке тебе спелось бы лучше?
Я опрокинула голову вниз. Кажется, это был последний раз. Да точно. Начиная с того момента я решила прекратить терпеть. Я больше не буду позволять над собой издеваться. Но пока эта мысль касалась отдаленной перспективы.
— Слушай, а как у тебя с аккуратностью? Дай тетрадь, гляну почерк.
— Переписать что-то надо? Не вопрос. Это я люблю (кстати, действительно люблю).
— Нет, не переписать. А руки у тебя — хорошие? Моешь часто?
— Прошу прощения?
— Ну, я вижу — ты девушка аккуратная. У меня для тебя серьезное партийное задание.
— Спасибо, — говорю, — товарищ Берия…
В моей голове бегущей строкой промелькнул
В общем, речь идет о пяти килограммах сельди. Ее надо порезать. Только смотри у меня, режь тонко! Чтобы каждый кусочек просвечивал!
— Извините, я что-то не пойму.
— Банкет у меня, дура! Завтра тебя встретит человек. У него в руках будет два черных полиэтиленовых пакета. Он тебя узнает. Так что сама не подходи. Дальше идешь в лабораторию, торчишь там хоть до ночи и режешь сельдь. Ясно или не ясно? Или хочешь все-таки спеть?
— Нет, — сказала я, — с сельдью у меня выйдет лучше.
— Умница. Все, дуй отсюда.
— А как же…
— Не волнуйся. Я беру это на себя.
Рита услышала все и сказала:
— Форель против сельди. Кто победит?..
На следующий день я встретила человека с пакетами. Им оказался лаборант Сережа, друг Коли Игнатьева. Он любезно помог мне дотащить пять килограммов рыбы вверх по лестнице. Я прикрыла дверь, достала доску для порошков, помыла ее и начала резать.
Работа оказалась неприятной. Ноги сразу затекли. Тогда я переместила всю рыбу на парту; при этом добрая ее часть скатилась на пол, серым мясом вниз. Моя месть заключалась в том, что я его так и не сполоснула.
Сельдь я резала долго. За окном стемнело. Кто-то уже погасил свет в коридоре. Несколько раз мигнув, зажглись уличные фонари.
А ведь я уже давно так живу. Два года. Два года унижений, мольбы и клятв. И все это из-за какого-то глупого импульсивного решения поступать в мед. Стоит один раз смириться и проглотить обиду, и это ощущение подавленности растет как снежный ком. Я же всегда могу встать, возразить, ответить. Но что-то останавливает. Ну, допустим, меня отчислят. Я ведь не помру. Лучше чего-то лишиться, чем потом долго вспоминать, как я позволяла над собой издеваться. Я — далеко не отличница. Хотя честно стараюсь, учу. Да большая часть группы не сильней меня. Периодически спасает случай, удача, деньги, в конце концов. Иногда везет, иногда — нет. Всем, кому довелось учиться в медицинском, известно: на протяжении шести лет ты словно участвуешь в автогонке. Один случайный удачный поворот — и выйдешь в финал. Одна случайная остановка — и система выплюнет тебя на просторы большого мира. И даже если ты умен как, скажем, Короткое, или хитер, как Власов, или настойчив, как Лаврентьева, — все равно надо держать руку на пульсе. И посветить этой учебе, среде, профессии всю жизнь. Другого не дано. Медицина…
Мои глубокие экзистенциальные рассуждения прервал странный грохот. Затем послышался тоненький мужской голос:
— Сука ты эдакая! Анархист! Наркоман!
Я бросила нож и скользкими руками схватилась за дверь, потом снова цапнула нож и выбежала в коридор.
— Пожалуйста, успокойтесь!!! — донеслось откуда-
то издали.
— Нет, гад! Не успокоюсь я! И не смей, не смей меня успокаивать!
В дальней по коридору аудитории горел свет. Ворвавшись туда, я увидела лежащего на полу полуживого уголовника Игнатьева. Над его дрожащим телом возвышался остервеневший Анатолий Семенович Бурт. Вот он взмахнул деревянной табуреткой…