Лед Апокалипсиса 3
Шрифт:
— Почему ты так решил?
— Ну, наверное, потому, что каждый раз, когда ты со мной о чём-то делишься, ты, во-первых, всегда поступаешь так как считаешь сам. То есть ты советуешься, но прислушиваешься к советам в зависимости от того, хочешь ты того или нет. А во-вторых, как правило после таких разговоров ты катишься к черту на кулички, чтобы морозить задницу, а иногда её ещё и подстрелить могут. Скажешь, я не прав?
— Я про идею. Про концепцию.
— Не-не-не, Саныч. Я спорю на два литра виски собственного производства, что закончится, как я сказал, —он протянул
— Короче, помнишь, я рассказывал тебе про реку?
— Помню, конечно. Меня сей феномен тоже здорово озадачил, но не более того. А вот тебя она прямо-таки беспокоит. Ты знаешь, что неподалёку от базы Шафороста они обнаружили подземную реку, вернее, подлёдную. Там стекаются тающие воды от ледников, и они же предотвращают её замерзание, выступая в качестве шубы. Не скажу, что там прямо Волга, но постоянно текущий ручей. Можешь сходить, посмотреть на него, они с тобой в хороших отношениях, хотя существование реки держат в тайне.
— Не хочу. Меня не интересуют реки как таковые. Для меня было открытием, что река может течь во льдах и направлять свои воды куда-то на юг.
— Ну ладно, может. Не знаю, как это объяснимо с точки зрения физики, но раз она там, значит, может. И?
— Я хочу исследовать её течение.
— Вот и запахло поездкой к черту на кулички. Не считаешь? И давно ты решил заделаться географом?
— Недавно. Дело не в географии.
— А в чём?
— Любая поездка по поверхности сопряжена с риском для жизни, с трещинами, торосами, поломкой, с нападением озверевших местных. В первые месяцы после Катаклизма мы могли перемещаться на расстояние до сто километров в день, я смотрел записи. Даже, наверное, могли бы и двести. А сейчас что-то около восьмидесяти стало практическим потолком. А реально я ездил по чужой территории, незнакомой, там в день выходило сорок-пятьдесят. И этом при моём опыте.
Иваныч кивнул, хотя по нему было видно, что он не понимает, куда я клоню, и слушает он только из большого ко мне уважения.
— Итак, полтинник. Оставим сейчас эту мысль и перейдём к другой, — я сложил руки как католический священник, который ведёт проповедь, а в конце попросит всех скинуться на новую сутану и ремонт храма.
На самом деле я пытался сформулировать собственные мысли.
— Валяй, — он взял большую кружку с надписью «Сталинград» и со звоном помешал в ней сахар.
Наша колония была одной из немногих, кто настолько хорошо был снабжён сахаром, что добавляла его в чай.
— Сахар. Его хватит до Весны! — я показал на кружку.
— Да, Саныч и это благодаря твоему неугомонному характеру, мы перетаскали феноменальное количество и даже часть раздарили, чтобы и другие колонии не передохли.
— А что будет Весной, Иваныч?
— Птички запоют. Если они где-то выжили, конечно. И сахара есть некоторый запас на Весну. Или ты сейчас про семена?
— Нет, я про глобальное. Вот, к примеру, Великая отечественная война…
— Чего? Хера себе переход!
— Говорю в качестве аналогии. Немного кривой, но более подходящей нет. Пока идёт Война, ты сражаешься и среди
— Да, в этом и есть смысл. И тогда, и сейчас.
— Чтобы вернуться к мирной жизни? И когда ты этого ждёшь, то рассчитываешь на такую же жизнь, как была до Войны.
— Ты сейчас о том, что мир изменился и это необратимо?
— Ну да. С того момента, как сдвинулись первые тонны лавы под Йеллоустоунским супервулканом, мир стал меняться, притом сильно и необратимо. Мир никогда не будет таким же, как до Войны. Мир никогда не будет таким же, как до Катаклизма, в том числе потому, что мы сами изменились. Но если мы говорим про Весну, на которую мы тайком молимся и ждём, тут есть очень практические изменения.
Я подал ему телефон с фото из того старинного учебника по геологии. Там, где было написано про болота, озёра и так далее.
— Ну, какова бы не была Весна, мы будем ей рады и новые условия переживём, — Иваныча написанное не впечатлило.
— А теперь, собственно, вторая мысль, которую я уже озвучивал парням своим. Где я хочу быть во время Весны? Где я хочу быть, когда эта эпоха закончится, а другая, довольно сложная эпоха, начнётся. А в том, что новая эпоха будет сложной, я ни на секунду не сомневаюсь.
— И где ты хочешь быть, Саныч?
— Не знаю. Но меня смущает, что есть только один вариант, тут. Ну или второй — в ледяных постелях. То есть формально мой выбор состоит только в том, чтобы умереть или нет? А я и так уже выбрал «не умереть» и притом не раз выбрал.
— Ладно, допустим. Особого выбора нет. А причём тут река?
— Река, да… Во-первых, если река течёт, то по ней можно сплавится до туда, куда она впадает.
— И куда она течёт по-твоему? Куда ты намылил строить плот?
— Это я и хочу выяснить. Очевидно, что снег выпал по всей планете. Очевидно, что всему человечеству пришлось туго.
— Не то слово.
— Но Весной всё начнёт меняться. Проводник… Мужик тот, я тебе рассказывал, он сказал штуку для него очевидную, что изменился не только климат, но и рельеф. Куда может впадать река?
— Другая река, бессточное озеро или море, — Иваныч перечислил очевидные варианты.
— Вот! Море. Моря не замерзли, хотя Август сказал, что они обмелели и уровень свой не вдруг восстановят. В любом случае, когда начнутся изменения, некоторые из которых будут убийственными, такими как затопления низин, вообще наводнение, заболачивание, когда ты окажешься посреди непроходимых топей. Короче, когда это чудо начнётся, я хочу быть к нему готов.
— И ты решил… Заметь, ты всё равно скатился к странствиям, на то ты и Странник-один, покататься по замёрзшей реке?
— Да. Нет, не совсем так. У нас же есть Климентий.
— Его пошлёшь? Автомобиль-дрон с хорошей связью?
— У отряда сто двенадцать был беспилотник самолётного типа.
— Ты рассказывал. Которому нужна полоса? ВПП?
— Но которую вычистить проще и безопаснее, чем кататься самому. Сколько отсюда до ближайшего моря?
Иваныч достал смартфон и запустил карту. Раньше, чем он принялся мерять вручную, ожил Климентий.