Лёд и алмаз
Шрифт:
Кульминационный миг! Колесо с ковшами свирепствует совсем рядом (при необходимости я мог бы даже до него допрыгнуть), но капитан отклоняет «Ларгу» ещё на пару метров влево и, задевая бортом наносы, выводит её на самый край жёлоба. Ротор проносится мимо и!…
Это победа! Победа!…
БУ-БУМ! Х-х-х-р-р-р-румп! Бздынь! Щелк-крак-цанг-блям!…
До боли знакомые звуки — нечто подобное я сегодня уже слышал. И сразу же вслед за ними — нарастающие вопли боли и ужаса:
— А-а а-а-а-а-А-А-А-А!!!…
Множество орущих благим матом глоток извергают эти вопли в едином порыве. И где-то среди них теряется мой, не менее дикий и отчаянный. Но не поддаться общей панике и не заорать в этом хаосе нельзя, ведь каждый
…Извините, я очень нервничаю и потому не вытерпел и выдал ненароком желаемое за действительное. На самом деле ротор экскаватора не проносится мимо, а в последний миг рвётся вперёд и бьёт «Ларгу» прямиком в правый борт. Наш капитан поступил хитро, проведя в самый ответственный момент виртуозный финт. Неповоротливый Годзилла на финты неспособен, но ему удалось переиграть нас, вовремя сделав всего один-единственный шаг и доказав, что не мы одни здесь такие ловкие. Нарочно это у него получилось или нет, но в итоге ротор не преградил путь катеру, а, приперев тот к наносам, прорвал жертве корпус зубьями одного из ковшей и остановил её. А затем следующим черпаком поддел «Ларгу» под днище и, разодрав ей правую вертикальную турбину (очередное оглушительное: «БУ-БУМ! Х-х-х-р-р-р-румп! Бздынь! Щелк-крак-цанг-блям!»), потащил нас вверх.
Катер, однако, не улежал на такой опоре, перевалился через край ковша и сорвался обратно. Но упал уже не на снег, а на другой черпак, и не днищем, а левым бортом — тем самым, к которому были пристёгнуты мы с Тиберием. Эта пертурбация неожиданно позволила «Ларге» обрести равновесие и улечься более основательно. Чему вдобавок поспособствовали ковшевые зубцы, не давшие ей вновь скатиться с ротора. И пусть он не был приспособлен для подъёма негабаритных грузов, мощи в нём бушевало столько, что если его вращение при этом и замедлилось, то ненамного.
Хорошенькое «чёртово колесо», ничего не скажешь!
Впрочем, вряд ли кто-то из нас — в смысле, тех, кто при аварии не лишился сознания, — догадывался, что творится с нашим катером. Я, по крайней мере, точно об этом понятия не имел. Удары, грохот, вопли, новые удары, палуба, которая вдруг встала вертикально, и левый борт, ставший теперь палубой… Всё это ошеломило и едва не прикончило нас с Тиберием, прикованных цепью к бортовому кронштейну.
Без ложной скромности скажу: наши кандалы не свернули нам шеи лишь благодаря моей предусмотрительности. То, что Грободел в такой свистопляске запамятовал о пленниках, было для него простительно, тем более что ему без разницы, вернусь я в «Светоч» живым или мёртвым. Вот и пришлось нам по мере сил и смекалки выкручиваться самим. Опасаясь, что рывок при столкновении с Годзиллой вздёрнет нас на наших же ошейниках, я шустро пристегнулся своим поясным ремнем за поручень, обнял его, а затем приказал доктору обхватить меня сзади руками и ногами. Как можно крепче. К чёрту приличия, когда нам грозит скорая виселица! Если Свистунов хочет жить и не желает смерти мне — пусть отринет гордость и выполняет приказ. Тем более что он не такой уж сложный.
Благо, Тиберий сразу смекнул, в чём кроется смысл моего странного предложения. Одной рукой за поручень калеке однозначно не удержаться, а вот за пристёгнутого к поручню меня — запросто. И когда Свистунов повис на мне сзади, словно медведь на берёзе, наша цепь ослабла и не могла натянуться, пока доктор не спешится. Теперь всю нагрузку при вероятном ударе брал на себя мой ремень, а не наши ошейники, что, разумеется, было уже не так опасно.
В такой комичной позе, вжав головы в плечи, мы и дождались последнего, но, увы, неудачного финта нашего рискового капитана…
Зубья первого протаранившего «Ларгу» ковша ударили аккурат в место крепления кожуха воздушной подушки к корпусу. Броня при этом осталась целой, но из-за её деформации часть иллюминаторов
После того, как «Ларга» упала из ковша в ковш и улеглась на левый борт, я успел немного разобраться в том, что стряслось и что будет происходить на палубе дальше. Свистунов уже отцепился от меня, но произошло это не в момент удара, а позже, поскольку иначе ни доктор, ни я не подавали бы сейчас признаков жизни. А мы их очень даже подавали, и взгляд бранящегося и баюкающего сломанную руку Зелёного Шприца казался вполне осмысленным. Хотя, конечно, пока он не встанет на ноги, делать насчёт него какие-либо выводы нельзя.
Чистильщики пережили аварию без потерь. Добросовестно пристёгнутые к своим креслам, они не разлетелись по палубе и не переломали себе шеи и конечности. Но после всех рывков и болтанок кое-кто из солдат, видимо, задыхаясь из-за врезавшихся в тело ремней, вздумал их отцепить. И всё бы ничего, но эти не ориентирующиеся в обстановке бедолаги не учли одного: того, что катер лежит на боку, и только ремни удерживают их от падения.
— Отставить панику! — взревел Грободел, глядя, как пять или шесть его бойцов вываливаются из кресел и, кувыркаясь, падают на левый борт справа и слева от нас. — Пристегнуть ремни! Сидеть на местах! Стиснуть зубы, терпеть и не дёргаться без приказа, ублюдки!
Тоже накрепко пристёгнутые к креслам, Хряков и капитан имели представление о том, что происходит с «Ларгой». Чем это всё закончится, они, конечно, сказать не могли. Зато отчётливо понимали: приказать солдатам покинуть борт именно теперь — значит устроить на палубе самоубийственную кучу малу и заставить их прыгать вниз с огромной высоты. Выбор спасительных тактик у полковника был невелик. И он придерживался самой разумной: прежде всего дождаться, когда играющая катером силища оставит его в покое, или, что более вероятно — уронит. А уже потом — заниматься эвакуацией из разбитой машины личного состава, пленников и, если повезёт, груза.
И я безоговорочно поддерживал это мудрое решение Грободела, да и куда мне ещё было деваться-то? Но хвала тем чистильщикам, что по собственной дурости выпали из кресел! Кабы не они, страшно даже подумать, чем в итоге всё это могло бы обернуться для нас с Тиберием.
Один такой облачённый в доспехи и вооружённый до зубов неудачник точно придавил бы нас, не определи мы вовремя, куда он должен упасть, и не раскатись в стороны на всю длину нашей цепи. Бранясь и размахивая руками, он грохнулся аккурат между нами, что вышло удачно для нас, но не для него. Треснувшись лбом о кронштейн, к которому мы были прикованы, солдат — спасибо его шлему, — не расколол себе череп, но вмиг лишился сознания и остался лежать без движения лицом вниз. Прочим упавшим повезло больше. Но все они также крепко шмякнулись о борт и потому не вскочили на ноги сию же секунду, а продолжали валяться и, корчась, потирали ушибленные места.
Между тем стоящая вертикально палуба начала опускаться и мало-помалу выравниваться. Ротор поднимал нас к своей верхней точке, где лежащая на ковше боком «Ларга» вновь должна была на некоторое время принять нормальное положение. Однако при последующем неминуемом спуске она в любом случае перевалится на правый борт и выпадет из ковша. И обо что катер затем ни ударится, поручни меня и Свистунова уже не спасут. Лишившись опоры под ногами, мы больше ничем не сможем себя обезопасить. Как не спасёт нас и Хряков, который чёрта с два покинет своё надёжное кресло с ремнями для того, чтобы снять наши ошейники. Пусть лучше я останусь для него мёртвый в цепях, чем снова окажусь на свободе, да ещё заставлю полковника рисковать ради меня своей жизнью.