Лед и фраки. Записка Анке

Шпанов Николай Николаевич

В середине вахты полез наверх глотнуть немного свежего воздуха. С ясно сознанным состраданием прошел мимо пахнувшей терпкой угольной гарью двери, ведущей в черный колодец кочегарки. Не хотелось даже думать, как там при этой качке мечутся кочегары между зияющими красным зноем топками и черными штабелями катающегося по палубе угля.

На палубе охватило мокрым холодом. Рвануло из рук дверь рубки и с размаху бросило на кучу принайтовленных вдоль борта досок. Больно ушиб локоть. Хотелось потереть, но боялся оторвать руку от пойманного фала. Палуба стремительно приближалась к набухающей темной скользкой массой воде. Уходила из–под

ног, заставляя почти лечь на стенку рубки. Пробрался было к баку, но сейчас же вернулся. Оттуда с шлепанием и журчанием стремились навстречу потоки холодной воды. Над носом корабля то и дело нарастали взлохмаченные гребни валов. Бросился в глаза прижавшийся под мостиком молоденький матрос. С уткнутого в пиллерс ^{Вертикальнаястойка, поддерживающая палубное перекрытие судна, или опора для палубных механизмов и грузов.} зеленого лица потоками сливалась вода. Матрос давился рвотой, судорожно хватаясь посиневшей рукой за грудь. А прямо над ним, из–за высокого борта главного мостика, топорщилась желтым напруженным брезентом дождевика коренастая фигура командира. Прикрываясь рукавицей от бешено гонимой ветром воды, Воронов пытался уставиться куда–то биноклем. От тошнотного стона матроса у Владимира самого нудно потянуло под ложечкой. Он стал торопливо пробираться обратно, но столкнулся с пробирающимся, вцепившись в тот же самый фал, радистом. Долго разминались. Оскользаясь по вздымающейся мокрой горой палубе, перехватил руками вокруг радиста, успел поймать срываемые ветром слова:

— Новости большие… амма… няем курс… доступности…

Попробовал переспросить, но радист только отчаянно мотнул головой, перебирая руками по скользкому фалу.

Через час в кубрике узнал подробности.

Ледокол получил из Москвы предписание. Изменен курс. Нужно полным ходом грести к Земле Недоступности, про которую урывками читали в газетах перед отходом. Как бы ни был тяжел путь, надо пробираться к этому острову.

Новость пришла, не возбудив волнения. Даже самые выносливые из команды ходили с бледными осунувшимися лицами.

Владимир пытался было обсудить с соседом по койке известие, но тоже не выдержал. То вставая на голову, то упираясь в переборку ногами, он внимательно следил за тем, как кишки подходят к самому горлу или опускаются тяжелым грузом в самый низ живота. Стянул пояс потуже и, стараясь не думать, уткнулся головой в подушку.

4.

ВЫЛКА СОБИРАЕТ МИТИНГ

Оленных дрожащими руками протянул Князеву бланк:

— Вот передавали на ледокол «Большевик».

Михайло медленно осилил депешу.

— Так-с. Значит, дело будет. Теперь это уже верняк. Наши пройдут.

— Я слышал ответ, — качая головой, заметил радист, — командир «Большевика» сомневается насчет льдов. А сейчас ледокол крепко штормует.

— Этто што! Тут сомнений быть не может. Сказано — идти. Значит, придут. Будьте благонадежны. А тебе, земляк, это значит октябрины.

Князев повернулся к спящему Вылке:

— Эй, проснись–ка… Илья, а Илья… Вона, слышь, какие вести–то у земляка.

Вылка внимательно выслушал. Радостно улыбнулся, подняв всю желтую кожу щек к широким скулам.

— Хороса, ай хороса!

Вдруг нахмурился.

— А ну как эти люди тикать станут… Эта не мозна.

— Да,

вот это действительно задача. Сегодня дирижабль готов будет. Федер сказывает, что к вечеру пробу делать станут. А завтра, небось, на твоих родичей войной двинут. Как бы эту штуку сорвать, вот об чем речь.

— А ну как на цепоцку вязить? Али масины портить? Али ещо што? — предложил Вылка."

— Так они тебя к машинам и допустили, держи карман. Насчет цепки вот не знаю, но так полагаю, што ерундовое предложение. Как ты, земляк, располагаешь?

Оленных задумчиво мял депешу.

— Да, пожалуй, ничего не поделаете с этим. Разве только вот клапан цистерн открыть. Бензин выйдет. Тогда

тут на месте останемся. Самое же верное дело в уничтожении — спичка. Раз — и готово.

— Зигать? Эта мозна, — с живостью согласился Вылка.

— Нет, я так думаю, что это не пойдет… — возразил Князев. — Ин ладно, пока хватит с нас этих вестей, а как помешать, еще побалакаем. Ты, Федя, гони–кась радио в Москву, што, мол, об ихнем приказе мы, стало быть, известны и нынче станем принимать меры к препятствию буржуазным захватчикам чинить безобразия на советских территориях.

— И станем флагу втыкать, — добавил Вылка.

Когда Оленных ушел, Вылка еще долго о чем–то шептался с Михайлой.

Их беседу нарушил Зарсен:

— Алло, мистер Князев, мы завтра утром будем пробу делать. А днем, наверно, пойдем. Нужно приготовиться к подъему на дирижабль. Людей мало осталось, так вы ночью соберите здесь внизу все. Больного тоже приготовьте.

Последнее относилось к Литке. В отсутствие экспедиции он пришел в себя и стал узнавать окружающих. Только никак не мог припомнить, что с ним случилось.

Для Зарсена это было ошеломляющей новостью. Он старался подальше обходить палатку, где лежал больной.

Вылка, шепча, прильнул к самому уху Михайлы. Тот задумчиво кивал головой:

— Нет, Вылка, я так полагаю, что это зря.

Но Вылка упрямо помотал головой и нагнал Федора:

— Федор, кази всим людям на корабли, што мы с ими говорить зелаем. Пущай цириз полцаса сюды вниз вся придут.

— Я так полагаю, что зря с ними говорить, Илья, — заколебался Оленных, — лучше бы переждать, пока «Большевик» придет.

— Не, я знаю, — прищурился Илья. — Ты кази Билькин- су и Зарсен, сто мы желаем хоросо говорить перед, чем на самоетьку становищу летать станем.

Зарсен удивился такой просьбе, но согласился и разрешил всей команде сойти вниз.

Не меньше был удивлен и Михайло, когда Оленных передал ему желание Вылки и согласие Зарсена.

— Ты чево еще там затеял, Илька? — строго спросил он.

— А твоя какая дело?

— То ись как так? — удивился Князев.

— А так, присидатиль я, ай нет? Хочу слова казить.

— Ин ладно, поглядим. Ну, тогда айда вниз.

Вылка отвел глаза:

— Ты лезай на низ с Федором. Я скора вниз приду.

— Ладно, только не мешкай. Людям, я чай, работать надо, — наставительно бурюнул Михайло.

Внизу оживленно беседовала уже вся команда. Первый раз за время «службы на «Графе Цеппелине» его экипажу приходилось присутствовать на митинге. Да вдобавок еще инициатором его, как выяснилось, явился советский дикарь. Люди со смехом обсуждали положение. Этот смех привлек внимание Билькинса, занимавшегося у себя в палатке дневниками. Он выглянул. Выяснив, в чем дело, энергично запротестовал: