Лед и фраки. Записка Анке

Шпанов Николай Николаевич

Плотный, небольшого роста старик не по комплекции легко и быстро взошел по трапу. Шевеля седыми, коротко подстриженными усами, говорил раздельно, не спеша. Густой бас его уверенно перекатывался по царящему над палубой шуму.

К вечеру шум стих. Было доделано все. Командир собрал на просторном юте команду. Взобрался на брашпиль:

— Товарищи, нам предстоит тяжелый поход. Время для плавания в северных водах самое неподходящее. Но ведь нам с вами не впервой. Не правда ли? — улыбнулся он, глядя на безусые внимательные лица людей, тесно обступивших брашпиль. — Задача нелегкая, но нам нужно ее во что бы то ни стало выполнить. Два советских

корабля застряли на обратном пути из устьев Лены. Мы должны привести их сюда. За себя нам бояться нечего. Даже если бы пришлось зазимовать. Дело не страшное. Судно отличное. И все–таки мы должны работать так, чтобы не зимовать. Зимовки не выдержат те суда. Предупреждаю, что мне придется в походе кое с кем из вас повоевать. Я говорю о тех, кто захочет в горячее время спать больше полувахты. Авралить будем вовсю. Тут уж ничего не поделаешь. Может быть, и померзнуть придется и поголодать. Но я думаю, что не ошибся, когда сказал командиру порта в ответ на сомнение в том, как мы примем приказ о таком позднем походе в Ледовитый океан. Да, так я ему сказал, что советские ледокольщики боятся только одного — сидеть без дела.

— Правильно–о–о! — взорвался крик молодых голосов.

— Качать командира–а–а!..

Но Воронов отмахнулся:

— Постойте, товарищи, я не кончил…

Не сразу установилась шероховатая тишина. Оттуда и отсюда неслись придушенные возгласы. Их покрывали вразумительные хриповатые голоса стариков:

— Постойте, ребята… дайте договорить.

— Молчи, комса, успеешь наораться. У командира еще вся речь впереди.

Воротов шевельнул усами:

— Это верно, товарищи. Вся речь у меня еще впереди.

— Командир собрал широкое красное лицо в морщины вокруг мясистого носа. У него это означало улыбку. — Я не успел еще поздравить вас с походом.

Воронов хотел соскочить с брашпиля, но его подхватили. Под свист и гам метнулось в воздух коренастое тело. Смешно растопырив руки, задравши короткие, крепкие ноги, Воронов подлетел над головами команды.

— У–р–р-р-аааа!.. — сорвалось с палубы «Большевика» и понеслось по тихой глади бухты.

— А ну, братва, — вырвался вдруг трубный голос боцмана, — расходись. Расходи–и–ись. Вахта и подвахта по кубрикам! В двадцать четыре заступать.

Топоча сапогами, рассыпались к трапам. Палуба опустела. Владимир подошел к фальшборту. Внизу тихо шлепала по борту вода. Изломанные волной, как иконописный меч архистратига Михаила, тянулись по черной воде блики из иллюминаторов. Со стороны Владивостока, от темной полосы тянущихся по берегу садов, доносились звуки оркестра. То глухие, стушеванные ветерком в один смятый напев, то ярко прорвавшиеся вслед за звонким голосом кларнета. С воды слышалась песня и сквозь нее иногда балалайка.

Владимир долго смотрел на мерцающие огни, раскинувшиеся размашистым бисерным веером по склону котловины. Пологим серпом протянулись яркие фонари Светланки. Высоко за Нагорной, на отшибе от города, краснели огоньки матросской слободки.

По рейду дробным перекликом запрыгали склянки. Гук — нула двойными тремя ударами и рында «Большевика».

На плечо Владимира опустилась рука:

— О чем задумался, детиникус?

Голицын с досадой обернулся:

— Брось дурить, клистирка.

Столь неприветливо встреченный фельдшер обиженно повернулся. Подволакивая плохо слушающуюся ногу, ушел в темноту палубы.

Рейд быстро затихал. Сквозь холодеющую черноту из залитого ярким световым пятном Гнилого Угла доносились

звонкие удары по железу. Там был расположен судоремонтный завод.

Вразрез темноте со стороны Русского острова полоснул острый луч прожектора. Покружил по склону, вырывая

глубокую зелень садов; слепо уперся в низко бегущие облака и исчез.

Высоко над головой Голицына, на главном мостике послышались голоса. Тускло замерцали широкие стекла командирской фубки. Холодную дрожь по позвонкам вызвал неожиданный вой ревуна. Тяжело сопя клубящимся паром, плюясь скопившейся водой, гудок басисто рвал тишину бухты.

Через некоторое время баснул еще продолжительней. Потом коротко рявкнул три раза. Вторя ему, громыхнул командой Воронов. Звякнуло кольцо на бакане. Плеснул по воде тросс.

С мостика едва донесся дробный звонок машинного телеграфа. Сейчас же звякнул ответно из машины. Привычным ухом Владимир уловил размеренное тяжелое сопение двигателей.

Тихо отрабатывая задним ходом, ледохол отошел от бакана. Раз за разом зазвякал телеграф. Притихая, с новым сопением чаще и протяжней заработали машины. Судно развернулось. Рассыпанные светляки Владивостока ушли на другой борт. Перед глазами Владимира встал темный берег лесистого склона.

Мерно застучали винты, раздельно хлопая лопастями. За кормой потянулась фосфоресцирующая полоса. Как млечный путь на черном небе. Пена тугим бурлящим жгутом вырывалась из–под ахтерштевня. Блестела, бурлила, кипела, вертелась в бешеной пляске светляков и медленно, нехотя разбегалась в стороны слабой беленькой кромкой, все шире и шире обозначая пройденный судном путь.

Владимир с трудом оторвался от фальшборта. Последний раз глянул на мерцающий театральной панорамой Владивосток и пошел в машину.

2.

ОКТЯБРИНЫ

Вылка бросил хорей перед собаками. Упряжка стала, как вкопанная. Илья не спеша слез. За ним с маху остановились сани Билькинса. Американец радостно соскочил и сладко потянулся. Тело затекло. Ноги плохо слушались. Зарсен слез медленно, тяжело взмахнул кулачищами, потер колени. Не спеша пошел вслед убегающему к лагерю американцу.

Билькинс быстро заглянул в одну–другую палатку. Пусто. В лагере не было видно ни души. Он подождал подходящего Зарсена:

— Как вы думаете, мистер Зарсен, что бы это могло значить?

Вместо ответа Зарсен недоуменно пожал плечами:

— А черт же их знает. Давайте проедем прямо к стоянке корабля.

Они снова взгромоздились на сани. К великому неудовольствию не перестававшего ворчать Ильи, помчались к месту стоянки дирижабля.

Только там выяснилось, что все наличные люди были заняты неотложным ремонтом корабля. Порывом ветра «Графа Цеппелина» повернуло так неудачно, что он задел за камень кормой и повредил себе оперение.

Билькинс в отчаянии опустил руки:

— Значит, мы не можем двинуться сейчас же к Хансену.

Зарсен ничего не ответил. Он быстро скинул меховое платье и в брезентовом комбинезоне побежал на корму, где работали над оперением механики.

Задумавшегося Билькинса взял за рукав Михайло:

— Куда поедем?

— Больше никуда, — махнул рукой американец.

Билькинс ушел к себе и принялся с лихорадочной поспешностью исписывать один бланк за другим. Заготовив несколько радиограмм, он соединился с радиотрубкой. Но Оленных не отвечал. Билькинс с раздражением отправился отыскивать радиста.