Лед и пепел
Шрифт:
В 1798 году на острове, названном впоследствии островом Баранова, в честь первого правителя русских поселений в Америке, с корабля высадились русские переселенцы — двадцать мужчин и шесть женщин. В гавани, зимой свободной от льдов, со скалистыми берегами, поросшими строевым лесом, и способной вместить большой флот, они начали строить Новоархангельск. За крепостным палисадом вырос двухэтажный дом, в океан со стен крепости смотрели жерла двух пушек, задымила пекарня, баня. А в это время «моряк искусный, но человек недобрый» — пират Барбер на корабле «Артур» рыскал в прибрежных водах, снабжал индейцев ружьями, спаивал
Строители Новоархангельска били морского зверя, ловили рыбу, завели дружбу с вождями индейцев племени ситка. Тогда и была написана бумага об уступке индейцами острова русским. Александр Андреевич Баранов строго наказал коменданту крепости Василию Медведникову ничего даром от индейцев не брать.
Спустя четыре года индейские племена, спровоцированные и руководимые пиратами Барбера, выследив, когда большинство мужчин ушло из Новоархангельска на промысел, напали на крепость и сожгли ее. Все пушное богатство, более десяти тысяч бобровых шкурок, забрал себе Барбер. Такие же нападения были организованы и еще на одиннадцать деревянных крепостей, но там русские отбили все атаки, и только Новоархангельск более года оставался в руках у пиратов. Летом 1804 года Баранов на вновь построенных кораблях «Ермак», «Александр», «Ростислав», «Екатерина» и фрегате «Нева», закончив кругосветный поход, подошел к Новоархангельску и предложил Барберу и ситкам сдаться. Но главный вождь ситков Котлеян, променявший дружбу с Барановым на барберовский ром, отверг предложение о мире. После шестидневной осады крепость была взята. Великодушно простив Котлеяну его измену, Баранов подарил вождю жезл с российским гербом.
Через год город Новоархангельск был восстановлен, стал еще краше, и уже не две, а двадцать пушек смотрели на море с туров крепости.
В гавань приходили корабли с флагами Испании, Португалии и даже Китая. Слава Баранова гремела по Тихому океану; король Гавайских островов Толомео Великий направил к нему своего посла с предложением завязать торговлю. Новоархангельск закупал на Гавайях плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, сандал, жемчуг, фрукты и овощи, а взамен продавал мех бобра, лисиц, росомахи. Город процветал и рос. Как позже написал советский писатель и ученый Сергей Марков: «На Аляске звенело испанское серебро, ситкинские женки пекли хлеб из калифорнийской муки. Ром и вино Чили и Перу, бразильский кофе, табак Вест — Индии, гавайская соль, плоды Филиппин, шелк Китая — все это можно было увидеть в те годы на Аляске».
— Что–то увидим мы в этом легендарном городе наших предков? — словно читая мои мысли, неожиданно вслух сказал Черевичный, ни к кому не обращаясь, но динамики разнесли его слова по всем отсекам корабля.
— Идолов с черными воронами, ханжески выставленных напоказ, — ответил Саша Макаров по внутренней телефонной связи.
— Ладно, Саша, не горюй! — засмеялся Черевичный. — Дружба превыше всего! Лучше скажи, как там, в Новоархангельске, то есть в Ситке, погода?
— Острова Чичагова, Баранова открыты, видимость в бухте шесть — десять километров, штиль, температура плюс девятнадцать.
— Передай им: через тридцать пять минут подойдем. Узнай эшелон выхода, курс посадки!
Саша
Снижаемся. Уже отлично виден город Ситка, раскинувшийся по берегам залива, Среди прямых, современных построек золотом горят купола собора святого Михаила, а напротив, через залив, городок военно–морской базы. Место посадки обозначено плавучими знаками. У широкого бетонного спуска ряд слипов, у некоторых из них, широко раскинув крылья, стоят гидросамолеты, а в глубине бухты, как гигантские утюги, военные корабли с зачехленными стволами пушек.
Черевичный четко и легко выполняет заход на посадку, и самолет глиссирует к слипу, где виден человек с белым флагом.
Сильные руки моряков подхватывают машину, надевают колесные шасси, и пока мы переодеваемся, выкатывают ее на бетонную площадку перед ангаром.
Процедура встречи. Командующий базой в чине контр–адмирала, со свитой морских летчиков. С нескрываемым любопытством они всматриваются в нас, в глазах радушие и искреннее восхищение.
Иван незаметно толкает меня в бок и тихо говорит:
— Смотри–ка, вроде ребята–то свои!
Контр–адмирал, медленно выговаривая слова по–русски, поздравляет нас с благополучной посадкой и знакомит со своей свитой. Ни документы, ни вещи, как и в Номе и на Кадьяке, не спрашиваются и не осматриваются.
— Прошу отдохнуть, покушать, а вечером жду вас в офицерском клубе на коктейль!
Мы принимаем приглашение, отдаем распоряжение о подготовке самолета для вылета на завтра, и офицеры на своих машинах везут нас в гостиницу. Конечно, как и в Кадьяке, путь не длиннее трехсот метров, «дорога уважения», как говорят американцы.
В гостинице уютные, чистые комнаты без всяких излишеств и украшений. Как и в Кадьяке, владелец — маленький, вертлявый японец, с желтыми лошадиными зубами, до приторности услужлив и предупредителен.
— Смотри–ка, и здесь самураи! Японец перестает улыбаться, отрицательно качает головой, говоря:
— Но самураи, моя хорошая япона, по–рюски — друга! — и бежит вперед к широкому окну.
— Бона рюска собора, моя ходи, моя христяна! — и, низко поклонившись, выходит, пятясь спиной.
— Вроде обиделся, не хочет быть самураем! Да кто же знал, что он понимает по–русски? — смущенно пытается загладить свой промах Иван.
— Это же Новоархангельск!
Иван тщательно запирает чемодан и засовывает его под кровать.
— У тебя что там, секреты? — спрашиваю я.
— Какие секреты! Но неприятно, если будут копаться! А где твои полетные карты?
— Со мной, в портфеле. Но они все открытые, а от Нома американские, но тоже без грифа и получены мной без всяких расписок. Хотя на них есть все аэрографические и аэронавигационные данные Аляски, Канады и Северной Америки, они не представляют никакого интереса ни для американцев, ни для японцев. Последние, при таком изобилии гостиниц и ресторанов на базах, давно имеют и более точные карты.