Ледария. Кровь и клятва
Шрифт:
— Спасибо, — как можно бесцветней проговорила Симель и отдала Кормаку свою пустую миску. Служанки, усердно опустошавшие котел, прожгли конюха свирепыми взглядами, но все, как одна, посторонились, когда он опустил черпак в остатки супа. За спиной они перемоют ему все кости, но открыто перечить этому мрачному, рослому человеку не осмеливались даже мужчины.
Прачка, все еще оглядываясь, не обратила никакого внимания на то, что котел опустел и ей придется довольствоваться последними крохами. Когда подруги сели рядом, она снова тихо запричитала.
Старуха не
— Выкинули твоего Реика, — просипела она. — Говорят, он уже на пути в Керк, его берут в гостиницу. Найди себе кого получше.
Лицо женщины сморщилось, она закрыла глаза ладонями, по щекам потекли слезы.
Застучали ложки, рты умолкли, Симель тоже принялась за еду, вновь прислушиваясь к разговору монаха с менестрелем. Монах постукивал по кожаной обложке своего манускрипта, название блестело позолотой: “Северная хроника. Кэларьян Корсийский”. Автор был тот же, что и у “Врачевания”. Много же поездил этот человек!
— Хорн и не замок даже — всего лишь башня на северной границе, с военным гарнизоном. Всё!
— Поэтам позволено маленькое преувеличение. Послушайте, ну, кого это волнует?
— Тех, кто вас слушает! Хотите прослыть невеждой среди знати?
Эймар лишь рукой махнул:
— Лорды знают цену хорошей песне, они и сами легко врут то о богатстве, то о подвигах. И так же легко забывают одного певца ради другого. Единственный способ остаться в памяти навеки — это тронуть сердца. Но скучная действительность тут не годится.
Монах фыркнул, а Эймар взял со стола лютню и стал наигрывать отрывистую, тревожную мелодию, так что уже через несколько куплетов Симель не могла отделаться от чувства, что потерянные южанами замки принадлежали лично ей, а призраки неотомщенных в прошлом воинов требуют немедленного возмездия в настоящем. Сложный перебор аккордов ласкал слух, голос Эймара звучал бархатно и глубоко, и все служанки, как одна, мечтательно уставились на менестреля.
— И будешь ты верен заветам отца,
На Север отправишь войска.
Проходит дикарь по ступеням дворца,
Где леди ступала в шелках…
— Дворца? Двести лет назад? — перебила его Симель, моментально выйдя из-под чар мелодии и вызвав негодование среди слуг: «выскочка!»
— А я говорил вам! Говорил! Даже женщина, — монах недоверчиво на нее оглянулся, — понимает, что тогда строили лишь тесные башни. К тому же, в приграничном форте!
— Чушь! О чем должна быть моя баллада? О крестьянах, пасущих овец за частоколом вашего форта? Бросьте. Как будто, слушая «Лето пятьдесят шестого», вы думаете о том, что армии Вилиама вряд ли заслоняли собой горизонт, а тучи стрел беренцев не погружали землю во тьму.
Симель улыбнулась, сдаваясь. Она не раз об этом думала, но подпевая знакомым с детства строчкам, всегда чувствовала, как щемит в груди от восторга. Если менестрели и правят умами, то делают это с блеском.
Эймар подмигнул, угадав ее мысли:
—
Плотник с другой половины стола уже какое-то время слушал их, подперев щеку ладонью. Облизав ложку, он заметил:
— Двести лет назад строили из дерева. Все там уже сгнило.
Монах оживился:
— Камень! Хорн сложен из камня, это редкость и для того времени, и для региона, — он явно был рад поддержке научного диспута. — И это доказано в “Северной хронике”!
Эймар легонько стукнул по его манускрипту:
— Вот! А это значит, что Хорн еще цел. Стоит где-то там, среди снегов; всеми забытый, оставленный… — он обратил взгляд к потолку, смакуя последние слова, и пропел: — забытый, оставленный, полный надежд… Кхм. В общем, здесь вы, дорогой Таудус, сами доказали, что я могу с чистой совестью оставить каменный дворец, — он поклонился монаху, а тот схватился за голову, — но если бы еще не упирались в эти свои походные часовни…
Таудус упрямо замахал руками:
— Не могло быть никаких проклятых могил, оставленных без молитвы Единому! Имейте совесть! В армии всегда были священники!
Эймар щелкнул пальцами:
— Что если их всех убили?!
Таудус опешил от такого кощунства и набрал в грудь побольше воздуха, готовый спорить с новой силой, но его перебил громкий плач, вырвавшийся наконец из груди несчатной прачки.
— Ну, ну, — ей на спину опустились руки соседок.
Монах поднялся со скамьи.
— Невозможно работать. Продолжим в более спокойном месте?
Эймар подхватил аккуратно, как младенца, свою лютню, и уже отправился вслед за Таудусом, но на миг задержался.
— Когда его величество почтит нас свои присутствием на ужине? Я хочу успеть закончить текст.
Симель ответила шепотом, чтобы больше никто не услышал:
— Не думаю, что в ближайшие недели Вилиам покинет спальню.
Эймар погладил струны лютни.
— Не захочет ли король принять меня в своих покоях? Я приду, когда бы он ни пожелал.
— Едва ли его интересует музыка, — начала Симель, но тут же себя одернула. Она отказывается от того, что может хоть как-то помочь настроению Вилиама. — Но я попробую это устроить. Жди известий.
Эймар дал мажорный аккорд и, пританцовывая, пошел к выходу.
— Не плачь, красавица,
Весна еще придет!
Он отправил прачке воздушный поцелуй, обворожительно улыбнулся публике и исчез за дверью. Щеки нескольких служанок слегка порозовели, а прачка не обратила на все это никакого внимания. Она была из тех немногих, кто действительно нравился Симели: никого не задирала и ни над кем не смеялась. Симель отложила ложку и завернула в льняную салфетку два ломтя хлеба, а свои оставшиеся полпорции подвинула женщине.