Ледария. Кровь и клятва
Шрифт:
— Напиши ему в Керк, тут ответа ждать — полдня. Может, следом поедешь.
— Ну, Недотрога, — приподняла бровь Селда, — может ты и серебра ей на писца подкинешь? А вообще, подкинь нам всем по золотому, чего тебе? Мы все кому-нибудь напишем, а лучше прибережем на черный день. Нам, видишь, красть негде.
Симель не помнила, когда в последний раз столько людей смотрело на нее с молчаливой ненавистью. И дело было не в деньгах — кто хотел, тот брал все, что плохо лежит. Они все не умели писать. Конечно же. Кто бы научил их? Ничего не говоря, Симель перешагнула скамью и направилась к выходу.
— И жрать не будешь,
Дверь за Симелью хлопнула так, что отскочила, снова распахиваясь.
Завтрак с этими людьми — сущее проклятье. Ей было жаль времени, потраченного на попытки наладить отношения с прислугой. Они неплохо ее приняли, даже сочли за свою из-за рук, огрубевших от работы с мечом — впервые Симель не стеснялась этих некрасивых ладоней, — но быстро охладели, не получая поддержки в своих дрязгах. Не умея высказаться так же, как она. Не зная то, чего она знала.
В конце концов, то были люди низкого воспитания. Женщины невзлюбили ее, считая заносчивой, а мужчины не знали, с какой стороны подступиться, чувствуя, что их ужимки проходят лишь с горничными. Видел бы ее отец. Вынужденную есть за одним столом с прислугой, поносимую глупыми женщинами. Такого падения он бы ей не спустил и добавил бы, что, видимо, все женщины в мире глупы, от судомойки до герцогини. Говорили, правда, что жена его была многих герцогинь поумней, но Симели оставалось только верить словам — мать умерла, когда ей не было и двух лет.
— Смотри, куда идешь!
Азох Ран, высокий, худощавый лекарь из Гордана, столкнулся с ней у поворота на лестницу и, выругавшись, стал отряхиваться от хлебных крошек. Симель едва сдержалась, чтобы не ответить похлеще, но высокомерный взгляд лекаря вовремя напомнил — он видит перед собой не леди, а одну из служанок. За все три года с тех пор, как сбежала, Симель не чувствовала себя настолько гадко. Что ж, это было платой за свободу, не так ли? Поклявшись, что никто не узнает, откуда она родом, она отказалась от титула и никому не доверяла свою тайну. Никому, кроме Вилиама.
Азох Ран в последний раз ругнулся по-горданийски и пошел дальше. От него пахло дорогим вином и сладкой выпечкой. Лекари завтракали в Малом зале со знатью и это еще раз напомнило Симели о том, что она потеряла. Когда осенью двор искал лекарей для короля, она решила, что умения наконец принесут ей достойное место, а происхождение удастся держать в тайне. Но, увы, ей дали понять, что ничто, даже письменная рекомендация магистра медицины из Корсии, не поможет женщине занять место лекаря. Если быть честной, рекомендация еще ни разу не пригодилась и ее можно было смело выбросить. Так что, если Симель хотела выйти из среды, где верхом благородных манер считалось мыть перед едой руки, она должна была использовать свое имя. И она попробовала. Два раза в год король принимал личные обращения от низших сословий, так что конверт можно было подписать горожанкой, помощницей магистра, а в письме раскрыть все, как есть.
Говорят, бумага терпит все. Но представиться дочерью барона Марскеллского оказалось не легче, чем явиться домой с повинной. Столько времени скрывала Симель это имя и не думала, что злость на отца была все так же сильна. Будто снова он смотрел и не узнавал ее, и чтобы заслужить внимание, нужно было прятать волосы и одеваться по-мужски.
Симель вздрогнула, не зная, что
Комнатка была совсем крошечной, но она жила здесь одна и могла запереть дверь на ключ — это было удачно, так как среди ее вещей попадались предметы как ценные, так и совсем не подходящие сиделке. Что сказала бы судомойка, найдя у нее зашитые в пояс золотые кольца и монеты? А гвардеец — обнаружив дорогой, остро наточенный кинжал?
Когда ее приняли на жалование, отвели эту комнату и определили в ночные сиделки, недоумению Симели не было предела. Она открыла Вилиаму свое имя, но получила при нём самую низшую должность. Однако в первый же день она по достоинству оценила то, как распорядился ее судьбой король.
Вилиама мучила бессонница, и Симель оказалась вовлеченной в долгие беседы, будучи рядом в самое тихое время суток, когда люди погружаются в воспоминания, сбрасывают маски и не участвуют в придворной суете. Король был великолепным собеседником, а его блистательная жизнь — неистощимым источником рассказов и поучений. Образование позволяло Симели поддержать разговор, хотя Вилиам, уставший от лицемерия, гораздо больше ценил ее природную прямоту.
Войдя в свою комнату, Симель заперла дверь на ключ, проверила тайники — все было на месте — и растянулась на постели. Долгожданный отдых. Несколько часов сна, потом ужин и снова к королю. Но прежде — весточка из Марскелла.
Симель развернула письмо. Это был стандартный отчет о финансах баронства, о расходах и прибылях, о положении дел в хозяйстве. Она отметила, что доходы наконец превысили траты на помощь крестьянам после страшного неурожая в прошлом году, и прикинула, как распределить свободную прибыль. В конце управляющий обычно сообщал новости о жизни двух баронств Благодатной долины, но щадил чувства Симели и об отце рассказывал только самое главное — ухудшений нет. Раны больше не воспалялись, он мог прогуливаться с тростью — недолго и не каждый день, но большего после перелома бедра ожидать было сложно. Жизни его ничего не угрожало, и, поставив отца на ноги, Симель впервые разрешила себе выбирать дальнейшую судьбу. Для барона его сын Эдуард уехал служить при дворе принца Лотпранда, поэтому большую часть времени, как писал мажордом, он был спокоен.
Взгляд пробежал по строкам дальше, ещё раз, ещё — Симель не сразу поверила написанному. Старый Берж умер. Управляющий писал об этом скупо, сухо, но в долине наверняка глубокий траур. А Хави…
«Лорд Берж раньше срока предстал перед судом Единого, и сир Хавард отныне возьмет на себя заботы о Берждоме. Многие надеются попасть в его свиту, когда молодой господин предстанет перед королем с клятвой верности…»
Симель прошиб пот — они не должны встретиться! Даже мажордом не знает, куда поступают его письма, не догадывается, что госпожа в Хаубере. Никто не должен видеть ее здесь и в таком положении. Она вернулась к письму, боясь найти подтверждение скорой встрече.