Леди Арт
Шрифт:
Один поднялся, подошёл к Хелене и предложил взять его под локоть. Она надула губы, посмотрела на него исподлобья, но обвила его руку своей, и Один переместил их вниз. Сэр Рейверн ждал у выхода в парк, стоя в тени, чтобы никто не видел его бледного усталого лица. Его скорбь можно было чувствовать: она окружила его, отпечаталась на лице и во взгляде, забралась в складки одежды. Находиться рядом было жутко и неприятно.
Сэр Рейверн не разговаривал с Хеленой неделю — ни о делах, ни о похоронах, за которые всю ответственность взял на себя, ни о чём-либо вообще. И сейчас он тоже ничего не сказал — лишь кивнул в знак приветствия. Он оделся во всё
Хелена мельком взглянула на Одина и отпустила его локоть. Сжала кулаки. Сжала губы. Глубоко вдохнула — и шагнула на свет.
Она стояла, скрестив руки на груди. Лицо стало непроницаемой маской с застывшим выражением. Яркие глаза смотрели в никуда. Губы были сжаты, а брови сведены над переносицей. Она не казалась грустной, просто сосредоточенной глубоко внутри себя. И Эдвард не мог отвести взгляд.
Он цеплялся за неё, как за единственную соломинку, за последний островок, который удерживал его от того, чтобы не сойти с ума. Похороны напоминали о годах войны: мрачные, гнетущие, только не растекшиеся по всей стране, а сосредоточенные в одном месте — в мраморном парке Санаркса, где кроме пустых взглядов живых людей, всех преследовали взгляды белых изваяний. Эдвард ненадолго замер перед статуей Гардиана Арта. Похороны короля Санаркса выветрились из памяти, стёрлись временем и весельем, а теперь Эдвард, трепеща изнутри, глядел в суровое лицо человека, которого едва помнил. Тот смотрел сверху вниз белыми глазами без зрачков и усмехался в густую бороду.
Эдвард поёжился и поспешил за родителями и братом. Филипп был один, прятал руки и не отвечал ни на какие вопросы; оставалось только гадать, что именно не так. Всё, что Эдвард пока понимал: за время его отсутствия произошло что-то серьёзное и это «что-то» прошло мимо него.
Он встал рядом с Филиппом, вдохнул и замер. Гремели бьющие в небо орудия. А над могилой поднялся белоснежный камень. Не шикарная почти живая статуя — монолит с вырезанными цветами, усыпанными разноцветными драгоценными камнями; с замысловатыми орнаментами и лицом мадам Арт.
Все молчали. Взгляд Эдварда украдкой скользнул с колонны в сторону. Хелена, сжимая одной ладонью другую, смотрела на статую, как заворожённая. А потом грянул последний залп — и люди начали окружать её и стоящего рядом Элжерна Рейверна. Эдвард хотел подойти тоже, но его вытеснило потоком, и он издали смотрел, как между чужими головами мелькает её бледное лицо, а застывшие глаза уже потеряли то необычное выражение, которое он заметил минуту назад.
Люди выражали соболезнования, кто-то пытался дотронуться Хелене до руки или до плеча, и она неприятно вздрагивала и хмурилась, сильнее погружаясь в прострацию. Ей казалось, что ещё немного — и она задохнётся от такого количества людей в такой неподходящий момент. Никто не понимал, что с ней и что ей нужно. Во взглядах мелькали вопросы, которое никто не решался задать. А ей всего-то нужна была тишина. Не слёзы женщин, которые видели мадам Арт в последний день, когда та была в сознании, и точно не дежурные полные деланого сожаления речи.
Эдвард думал попробовать ещё раз, но Филипп мотнул головой, мол, оставь это. И он послушался.
Официальная
Сам же он смотрел только на одного человека, и решимость росла в нём с каждой секундой. Хелена поднималась по холму к тянущейся к замку галерее одна, и всё внутри вопило Эдварду, что он должен к ней подойти. Он даже не знал, что сказал бы. Наверно, тоже какие-то слова соболезнования, ведь это было вежливо и оправдывало его, возможно, неуместные порывы.
— Эд? — нетерпеливо позвал Филипп. Они собирались уезжать.
Эдвард ещё раз кинул взгляд на удаляющийся силуэт и крикнул:
— Пять минут, Фил. Пять минут! — И убежал, не давая брату возразить.
Догнать её было несложно. Хелена понуро шла в полном одиночестве по длинной продуваемой галерее, никуда не спешила и изредка бросала взгляды на мраморный парк через огромные незастеклённые окна-порталы.
Эдварду казалось, что его шаги гремят в зловещей тишине, и она наверняка уже знала о его присутствии, но не оборачивалась. Наверно, стоило её окликнуть, но страх и предвкушение сплелись в огромный болезненный узел, слепили горло, не давали сказать и слова. И Эдвард молчал. Его руки подрагивали, и он даже испугался, когда Хелена вдруг остановилась.
Он замер тоже. Их разделяла пара метров. Сердце колотилось как сумасшедшее, и, наверно, грохотало на весь коридор.
Хелена осторожно обернулась и передёрнула плечами от неожиданности.
— Сэр Керрелл… — произнесла она, и Эдварду почудилось разочарование в её голосе. — Я думала, это… кто-то другой…
Он потупился, а потом поднял голову со смущённой улыбкой.
— А это всего лишь я.
— Я ничего не имела в виду…
— Всё в порядке! — поспешил заверить Эдвард. — Просто там было так много людей. И я не мог подойти и сказать…
Он оборвался на полуслове. Хелена замотала головой.
— О небо! Да не нужны мне ваши сожаления! Как будто они что-то изменят. Я только от этого сбежала! Если вы шли за мной лишь затем, чтобы сказать, как вам жаль, — можете уходить.
— Извините, ваше высочество, — сказал Эдвард, складывая руки за спиной.
— Вы ведь даже не понимаете… А теперь, — она фыркнула, — вы, наверно, ещё и осуждаете меня.
— Я не в праве вас осуждать.
Его взгляд блуждал по плитке под ногами, отмечая все сколы, трещины. Крошечная букашка проползла по стыку и скрылась в щели между полом и стеной.
Хелена прислонилась к стене у окна и отвернулась к мраморному парку. В нём уже было пусто. Остались только застывшие белые силуэты — его вечные обитатели.
— Лучше осуждайте, — устало сказала Хелена, впиваясь ногтями себе в локти. — Им это нравится. Вас посчитают нормальным представителем общества.
Эдвард рассмеялся.
— У меня пока не было с этим проблем! Разве что друг назвал идиотом.
— Друг понимает, о чём я.
Эдвард тоже понимал и не знал, что ответить. И поэтому просто смотрел. Смотрел, как обычно. Молча. С расстояния. Не смея даже просто подойти ближе. Хотя так хотелось присесть рядом, на тонкую каменную оконную перегородку, и поговорить, будто они были друзьями.