Ледобой. Зов
Шрифт:
— Бражка будет за вечерней! Обопьётесь!
И долго ловил эхо. Ну как? Внушительно выходит или пискляво, навроде лица и стати?
— Приходи, Вороток, накатим по чарочке!
Зар-раза! Ровно гром громыхнул, густой, сочный. Поди ещё поёт так, что у девок подолы сами собой заворачиваются, и текут русые, чернявые и белявые, ровно волчицы. А ничего, в песнярском деле против воеводы даже этому не сдюжить. Да и в остальных тоже. Знай наших!
Дверь гостевой дружинной избы отворилась,
— Дядька чуженевич, изба прибрана, лавки застелены, если что надо, говори сейчас. Мигом обернусь.
Грюй медленно опустил светоч, и едва огонёк блеснул в иссиня-голубых глаза мальчишки, воеводу пришлых будто оглоблей приложило: он раскрыл рот, дышать забыл и наглухо закупорил собой вход.
— Чего там замерли?
— Давай, входи по-одному!
— Эй, голова, не спи!
Счёт-другой Грюй с лёгкими воевал, всё выдохнуть не мог. Наконец сподобился, и в том слове скрежета зубовного вышла добрая половина.
— Ты чей такой?
— Воеводский я. Жарик. Безрода сын. Его в Сторожище Ледобоем кличут.
И умчался, порскнув меж воями, ровно уж. Рубцеватый отошёл в сторону, пропуская своих внутрь, а сам всё смотрел вослед мальчишке, шаря десницей по левому боку, там, где обычно висел меч.
Вечеряли все вместе: пришлые и дружина, те, кто вышел свободен от службы. Как и было обещано, брагой хоть залейся.
— Дурак ты, Спесяйка, а к ворожцам не идёшь! Может вправили бы умишко на место!
— Чего это я дурак?
— А того, — Тычок постучал по купцову лбу костяшками пальцев. — Много ладей заметил на причале? Наверное, торговля течёт, как половодная река, выходит из берегов, да? Золота, небось, наменял столько, аж ладьи брюхом дно скребут, да?
— Сколько наменял, всё мое!
Спесяй, качался на лавке, гляделся в днище чарки, оттого и слова выходили глухими и елеразличимыми.
— Подыхает торговля! — егоз приложился кулаком по столу. — А я тебе говорю, подыхает! Давеча из Сторожища приходили, припас подвезли. Так на Большой земле кое-где гуляй поле! Народ вымирает целыми деревнями, хлеба в цене до небес взлетели!
— А говоришь, торговли нет, — Спесяй пьяно икнул. — Хлеб нынче дороже золота! Знай, наяривай круг за кругом, туда-сюда, туда-сюда.
— Дурень, — Тычок в сердцах плюнул. — Нынче пахарь дороже и золота, и хлебов! Хлеб на след год вырастет, а пахарь тебе не мышь — десятками не плодится. Пахать некому! Ты-то золота наменяешь, за моря навостришься, да там хлеба и налопаешься, в дверь не войдёшь. А бояре, знаешь, до чего додумались?
— До чего? — булькнул брагой купец, стрельнув глазами поверх чарки.
— Пахарей друг у друга на след
— Ну… — булькнул Спесяй.
— Колёса гну! Где наём, там и купля с продажей! И горбатиться хлебоделам от рассвета до рассвета. Иначе ту прорву пахоты не поднять! Народу-то убыло!
— Ну и что?
— Нет, я тебя самолично к Стюженю сволоку! — Тычок погрозил купцу пальцем. — Раз не понимаешь, что хлебное место пусто не бывает! Где своих нехваток, там чужих достаток…
— Свои, чужие, — купец пьяно икнул и, глядя в никуда, махнул рукой. — Мне что одни — рыло, что вторые — морда.
— Сам ты морда! Беды на пороге встали, в ворота стучат, в гости ломятся, а этому хоть бы хны! Ты хоть знаешь, о чём в Сторожище шепчутся?
— О чём?
— Что это Безрод всему виной. Мол, это он нечисть породил и в город запустил. И ведь не один-двое по углам шепчутся — весь город с ума сошёл! Ох, чую, враг поработал!
— А вдруг на самом деле он?
— Кто? Безродушка? Болтай, да не забалтывайся! Вот погоди, начну я завтра досмотр…
— Эй, эй, полегче! — Спесяй мало не подавился, но уж поперхнулся точно. — Полегче!
— Эк ваш старик крутенек! — воевода спесяевских вполголоса гоготнул, наклонившись к Воротку.
— Дед на перестрел вглубь земли зрит.
— А вообще мне нравится у вас. Дело поставлено здорово. Пожалуй, на след год, если пойдёт всё ладно, поднаймусь к Спесяю надолго. Одна радость у вас гостевать.
— Безрод ставил дело, — не без гордости бросил Вороток. — Он сам тутошний. Сызмальства на Скалистом.
— А где воевода? Я бы поручкался.
— Да нет его. Особый наказ ему вышел от князя. В походе, стало быть.
— Ну, как говорится, дело гибнет под копытами коня. Только…
— Что?
Грюй скривился в сомнении, развёл руками, поиграл плечищами.
— Да понимаешь, насколько я гляжу, хлипенько тут всё. Не дайте боги, набег на Скалистый, что тогда? Ты бы успокоил, мне ведь на Спесяйкиных ладьях сюда и дальше ходить. Всяк за свою шкуру дрожит, а разве я рыжий?
— Пей спокойно, — усмехнулся Вороток. — Отобьёмся.
— Точно? Отобьётесь? Застава-то крепенько стоит?
— Крепко, не переживай.
— Малец у воеводы бойкий. Знатный выйдет помощник отцу.
— Да, он у нас бедовый. Эй, Жарик, поди сюда!
Мальчишка встал перед воями, ровно из-под земли вырос — глаз не уследит. Только что мелькала светлая голова среди других макушек, а потом скок-скок меж столов да лавок, только земля из-под ног летела.
— Звал, дядька Вороток?
— Гости за обиход благодарят. Раскрывай уши, пострел.