Ледобой. Зов
Шрифт:
— Фу-фу-фу, братва, а откуда это смрадом несёт? Может переставим Улльгу от греха подальше?
С портами, закатанными аж до самых чресел, без рубах, босые головачи с перекошенными от злобы лицами едва зубами не скрипели. А как тут не заскрипишь, если, тебя, считай, на люди выдернули перемазанного дерьмом с ног до головы, а вы бочку из ладейного нутра наверх тянете, а она, сволота, полна гадостью, аж через край плещется, и крышку удалось наживить лишь кое-как, и вы ревёте от бешенства так, что целую толпу не увидели и не услышали.
— Глав дело, рты не раскрывайте! — гоготнул Неслух. — Совсем не то
Бочка здоровенная, вонючая, склизкая, руками удержать нет никакой возможности — только верёвочными скрутками пониже широкой середины. Пока носились по всему причалу, искали смолу, чтобы обратно крышку запечатать, нечистоты, ровно опара на закваске, разлились по ладейному нутру. Головачи тянули ублюдочную бочку наверх, себя забывая от гадливости и отвращения, призывали самые тяжелые проклятия на бошки выродков, которые бочки перепутали, прислали вместо иноземной браги запечатанное дерьмо, а тут зубоскалы душегуба объявились и будто за кражей застали. Как пить дать сглазили, твари — копья с накрученными на древки верёвками вырываются из рук, бочка опрокидывается, наживлённая крышка слетает, дерьмо разливается по верхней палубе и вся восьмёрка, поскользнувшись плюхается в гадость. Отупевшие, уже ко всему равнодушные, головачи сидят в луже нечистот, грязными руками развозят склизь по рожам и пустыми глазами таращатся на толпу, а в это время где-то в утробе ладьи слышится оглушительный стук, и Ледок, на мгновение замерев, мотнул своим головой на плавучий нужник:
— Слушай, это не вторая ли бочка задышала?
Но даже громогласный гогот не вывел бедолаг из отупелого безразличия, а Гюст, оставшийся на Улльге, крикнул, показывая на соседей: «Не вторая — третья! Головачей прямо с суда выдёрнули! Парни, живо на борт, уходим, не то парус провоняет, а мне коня жалко».
— Сивый, айда на Улльгу! Хоть до льдины домчим.
А младший Неслух, приложив руки ко рту, крикнул боярским:
— Эй, вы давеча бражку заморскую от щедрот Головача трескали, помните?.. Мы чего тогда хотели-то… Думали, а чего не угощают добрые соседи? Молчите? Нет, теперь-то всё понятно, сами — так сами…
Из ладейного чрева полезли остальные, такие же вымотанные, злые, немые и побеждённые…
Стюжень спешился во дворе терема и бегом, насколько позволяли ноги, рванул вверх по лестнице. Из дверей думной как раз выходила Зарянка с пустой питейкой. И уже можно было не говорить с Отвадой — даже по Чаяновне, даже в полной темноте сделалось бы ясно, что стряслось непоправимое.
— Пьёт?
Она глядела кругом так, будто отца потеряла: глаза тусклые, взгляд побитый, ссутулилась. Верховный не выдержал, знаком остановил, зашёл ей за спину, правый кулак упер в поясницу, пальцами левой руки легонько взялся за шею и подавал назад, пока спина не выпрямилась, ровно копейное древко, а титьки вперёд не прыгнули, аж платье натянули.
— Вот так и будешь ходить впредь. Поняла?
Чаяновна моргнула, соглашаясь, глубоко вдохнула, ровно от заклятия отходит, и шмыгнула носом.
— Прям на месте? А Перегуж?
— Один днём вернулся, второй под вечер.
— Зови.
— А ты, дядя Стюжень?
— А я погожу пока входить.
Вошли
— Только орать не начни: «Люди вверх ногами! Помогите!» — Стюжень прошёл к Отваде, рывком сбросил его ноги с подоконника и развернул к себе.
Князь, как был с чаркой в руке, так и крутанулся на заду, чуть не раскатив головой стену по брёвнышку, но даже капли браги не выхлестнуло через расписной бочок.
— Ну давай, рассказывай.
— Я им уже рассказывал, — Отвада равнодушно махнул на Пряма и Перегужа.
— Тебе всё равно рассказывать, — верховный устало опустился на соседнюю скамью. — Я тут новенький. Не всё знаю.
Отвада приложился к браге, выпил всю, до капли, покрутил в руках пустую чарку, покрутил да и швырнул в стену.
— Деревянная. Не разобьётся, — покачал головой Перегуж.
— Я. Приговорил. Безрода. К смерти, — князь откинулся назад, на спинку, левую руку сунул под голову, а правую вытянул к своду и указательным пальцем повёл по чертам белого жеребца — грива, голова, шея…
— Ну, дальше?
— А потом приплыла здоровенная белая льдина, и он на ней ушёл.
— Какая льдина, куда ушёл?
— Холодную белую ладью прислал Ледован. Для чего-то Сивый ему был нужен, — грудь, передняя нога, копыто…
— А я тебе объясню, для чего Ледовану Безрод! — Стюжень резко встал, ногой пнул скамью с Отвадой и того снесло на пол, будто с коня на полном скаку, аж покатился. — Задолжал старику Сивый, а долг платежом красен! Помнишь тот заплыв по ледяному морю к Старому Святилищу? Догадайся, кто расплачиваться будет? Помнишь, кто стал повивальным дядькой Безрода? Кому ты вообще обязан тем, что в один прекрасный день измождённый оборванец с рубцами на лице ступил в пределы Сторожища! Напомнить?
Прям и Перегуж нахмурились и переглянулись.
— Хочешь больше? Те приступы Сивого не на пустом месте случались.
— Знаю, — Отвада на полу начал приходить в себя, подполз к стене, опёрся спиной, в глазах вспыхнули крошечные пока огоньки злости. — Это было напоминание Безроду о том, что нужно идти на полночь!
— А предварял приступ холодный ледяной ветер! И ни разу Сивый не переступил черты, ни единой доброй твари сослепу не грохнул! А хочешь, сядем подсчитаем, сколько добра тебе на голову упало с этими приступами? Сколько мрази он вычистил?
— Есть ещё кое-что, — начал было Прям, но взглянув на старика, кивнул — давай-ка сам.
— Правильно, есть ещё кое-что, — верховный, кривясь, оглядывал Отваду, будто сомневался, говорить-не говорить. — Помимо приступов, Безрод, скорее всего, расплачивался за непослушание ещё кое-чем. Правда, не вполне ясно, чем именно, но это тот случай, когда правду знать вовсе не хочется, правда, князь?
Несколько мгновений Отвада глядел на Стюженя, будто не понял или не услышал. Повернулся к Пряму. Воевода потайной дружины мрачно кивнул. Князь посмотрел на Перегужа. Старый вояка хлопнул веками. Отвада, подпирая стену спиной, потянулся вставать, а когда воздвигся на ноги, несколько мгновений качался и глядел будто в никуда, а потом одним махом вернулся в мир: закрыл глаза, застонал, его повело вбок и он неуклюже повалился на лавку.