Ледокол

Ann Lee

— Спит, — хрипит он, — а ты не будешь сильно шуметь, — и снова в рот впивается.

Секундное колебание, и я сдаюсь. Голос разума меркнет, под давлением плоти. Тем более что жажда моя только усиливается, и по телу бегут импульсы возбуждения. Низ живота тяжелеет, наливается тягучей болью, требует разрядки.

Зарываюсь пальцами в короткие волосы на затылке, и притягиваю к себе ещё ближе.

— Ждала? Хотела меня? — рычит прямо в губы. — Текла, когда вспоминала?

— Да, — выдыхаю на все вопросы рядом. — Только тебя хочу!

Совсем голову сносит,

от этих откровений. Сердце вот-вот выпрыгнет, из груди.

— А ты? — вдруг смелею, разомлев от ласк. — Думал обо мне?

— Думал? — усмехается Кир, и рывком разрывает блузку, только пуговицы посыпались. — Я сука, кроме тебя никого трахать не могу! Как ты это сделала, а?

Грудь тут же выскакивает наружу из бюстгальтера, под натиском, наглых рук, и острые возбуждённые соски топорщатся вверх. Я закусываю кулак, чтобы не стонать совсем уж громко, когда горячий рот накрывает возбуждённую грудь. Язык зализывает мягкие укусы, переходя от одной груди к другой, доводя меня до исступления.

— Почему тогда не приезжал? Я ждала, — срываюсь все же на громкий стон, когда он особо больно прикусывает нежную кожу на груди.

— Потому что, мудак, — рычит он, и рывком стягивает мои колготки с трусами. Усаживает меня на стол, и ноги разводит. Расстёгивает молнию на брюках и свой член достаёт, тут же резко входит, выбивая мой вскрик, и рот зажимает, снова толкается.

Жёстко, быстро, так что стол начинает биться о стенку, у которой стоит, и тогда Кир подхватывает меня на руки, садит на свои бёдра, и к стенке припирает. Я обхватываю его ногами, и кайфую от четкого ощущения его члена внутри, который ходит во мне. Всё плывёт перед глазами, только искры летят, от наших соединившихся тел.

— Сука, долбанная наркота, — хрипит он мне в ухо, обрамляя кожу горячим дыханием, — ты долбанная наркота!

И продолжает вбиваться, пока я не выгибаюсь, и не сжимаюсь вокруг его плоти, ловя экстаз. И сам тут же догоняет меня, рыча в изгиб моей шеи, что-то неразборчивое и матерное.

Ещё долго в таком положением стоим, словно не готовые разорвать эти объятия. Но я, все же, встаю на подрагивающие ноги, глажу его плечи, шею, колючие щёки. Он поднимает на меня свои глаза, в которых серая стужа, гасит страстный огонь, что горел мгновением ранее.

Я вздрагиваю от такой перемены, только что вожделел меня, признавался, что только я возбуждаю, а сейчас так колюче смотрит, словно обличает в проступке, в преступлении.

— Кир… — даже слова на языке замирают.

Сглатываю ком, но не могу продолжить так и смотрю, постепенно замерзая под его пристальным взглядом.

— Мне пора, — произносит и отстраняется, поправляет брюки.

— Может, останешься, — совсем уж тихо получилось, но он слышит, потому, что крутит головой.

— Нет, — и выходит в прихожую, и тут же хлопает дверь.

А я сползаю по стеночке, всё также в развороченной одежде, сажусь, и плачу. Злюсь на себя за слабость и плачу. Потому что понимаю, что как дура влюбилась в этого зверя бездушного, которому вообще непонятно что нужно.

Ласка?

Нежность?

Грубость?

Покорность?

Дерзость?

Что

он хочет от меня?

И самое главное, пусть он хоть что-нибудь хочет от меня. И вернётся.

А потом был обжигающий душ, и ароматный кофе, и настроение, с «что же я такая несчастная», поменялось, на «пусть идёт на хрен». Засыпала так вообще с улыбкой на устах, потому что у Андрейки спала температура, а больше мне для счастья ничего и не надо, ну если только…

Нет! Сказала же не надо!

29

На следующий день, пришел мужчина. Когда открыла дверь, обомлела.

Высокая лысая махина, представился Игорем Константиновичем, доктором, которого прислал Ямал. Я пропустила его, немного оторопело глядя на косую сажень в плечах. Он видимо понимал, какое впечатление производит, поэтому постарался выдавить на суровом лице улыбку, снял пальто, и спросил где помыть руки. Потом завалил вопросами, о самочувствии Андрея, который смущённо выглянул из своей комнаты. Игорь Константинович тут же погнал его в кровать, сетуя на слабость. Мы, с сыном не сопротивлялись, тут попробуй противостоять такому доктору, который одним движением пальца, может тебе свернуть шею. Он осмотрел Андрея уже в кровати. Послушал, прощупал, поспрашивал его, когда тот почувствовал себя плохо, покивал, сказал чтобы он лежал, и позвал меня на кухню.

— Кофе угостите, Юлия, — обратился он ко мне, когда мы зашли на кухню.

Я кивнула, не особо удивляясь, что он знает, как меня зовут. Поставила чайник, расставила чашки, банку с кофе, сахар, печенье. Села за стол.

— Вы хотите попить дрянной кофе, или сообщить что-то плохое? — не стала ходить я вокруг да около.

Он усмехнулся. Его черты были жёстче даже, чем у Ямала. Те же холодные глаза, сжатые губы, и небольшая щетина. А про габариты я вообще молчу.

Они что там все на подбор, ниже двух метров, в группировку не принимают?

Такого, если ночью встретишь, уж точно не решишь что это доктор. От такого бежать будешь без оглядки. И, тем не менее, по лицу его скользнула тень улыбки, и оно немного очеловечилось.

— Всегда поражался, насколько женщины крепки морально, — изрёк он.

— ДНК-код такой, с молоком матери передаётся, терпи и будь сильной, из поколения в поколение, — без тени усмешки ответила я.

Чайник закипел. Я сняла его с огня и разлила по кружкам кипяток.

— Жаль, порой, хочется, чтобы вы были слабее, — стал он размешивать насыпанный кофе в кружке, и по кухне поплыл горький аромат.

— Конкретно я, — уточнила, — или у вас был печальный опыт с кем-то сильнее вас?

Он хохотнул.

— Да… — видно было, что хотел что-то ещё добавить, но промолчал. Домешал свой кофе и сделал глоток. Скривился.

— Кофе дрянь, — поделился он.

— Можете не пить, — пожала плечами, и налила в свой немного молока, сделала глоток, вполне нормально, бывало и лучше конечно, но…

— Юлия, а как вы, при таком характере, ещё не королева мира? — понятно, что насмешка, мол, чего выпендриваешься пигалица