Ледовый барьер
Шрифт:
Глинн наполовину прикрыл глаза.
— Так вот как он пережил столкновение, — пробормотал он.
— Именно, — сказала Амира.
— Затем мы попытались определить атомную массу с помощью масс-спектрометра. Из-за высокой температуры плавления эксперименты окончились ничем. Даже используя микропробу, мы не могли перевести материал в газовую фазу на достаточное время, чтобы успеть провести измерения.
МакФарлэйн пролистнул несколько страниц.
— Примерно так же обстоит дело с плотностью. С помощью микропробы у нас оказалось слишком мало вещества, чтобы её определить. Металл, кажется, химически
— Продолжайте.
— Тогда мы взялись за электромагнитные свойства. И тут напали на золотую жилу. Короче говоря, метеорит, как оказывается — суперпроводник при комнатной температуре: он проводит электричество без сопротивления. Вводишь в него ток, и тот будет циркулировать вечно, пока что-нибудь его не остановит.
Если Глинн и удивился, то ничем это не проявил.
— Затем мы облучили вещество пучком нейтронов. Это стандартный тест, который проводят на неизвестных соединениях: нейтроны вызывают ответное рентгеновское излучение от материала, которое и говорит нам, что находится внутри. Но в нашем случае нейтроны исчезли бесследно. Проглочены. Их не стало. То же самое — с пучками протонов.
Тут Глинн приподнял брови.
— Это примерно то же самое, как если выстрелить из магнума сорок четвёртого калибра по клочку бумаги, и пуля бесследно сгинет в бумаге, — сказала Амира.
Глинн обратил на неё взор.
— Объяснения?
Она тряхнула головой.
— Я пыталась провести квантово-механический анализ того, как это могло произойти. Безуспешно. Это кажется просто невозможным.
МакФарлэйн продолжал перелистывать записи.
— Самый последний тест — рентгеновская дифракция.
— Поясните, — пробормотал Глинн.
— Вы просвечиваете образец рентгеном, а затем снимаете дифракционную картину, которая при этом получается. Компьютер решает обратную задачу и говорит вам, какой тип кристаллической решётки может выдать такой результат. Ну, у нас получилась до крайности странная дифракционная картина — по сути, фрактальная. Рашель написала программу, которая попыталась рассчитать тип кристаллической структуры, которая могла бы выдать такую картинку.
— Программа пытается до сих пор, — сказала Амира. — Вероятно, она уже подавилась такой задачкой. Адское вычисление, если оно вообще может быть проделано.
— Ещё одно, — сказал МакФарлэйн. — Мы провели изотопный анализ коэзита с этого места. Теперь у нас имеется дата падения метеорита: тридцать два миллиона лет назад.
Пока Глинн заслушивал отчёт, его взгляд мало-помалу опускался на пол из застывшей грязи.
— Выводы? — Спросил он наконец, очень тихо.
— Выводы очень предварительные, — сказал МакФарлэйн.
— Это ясно.
МакФарлэйн сделал глубокий вдох.
— Вы когда-нибудь слышали о гипотетическом «островке стабильности» в периодической системе?
— Нет.
— Уже долгие годы учёные ищут всё более и более тяжёлые элементы, чей порядковый номер в таблице всё больше и больше. Почти все элементы, которые они нашли, очень короткоживущие:
— И вы думаете, метеорит может состоять из такого элемента?
— На самом деле, я в этом почти убеждён.
— Как такой элемент может возникнуть?
— Лишь в самом мощном событии в известной Вселенной: при взрыве гиперновой.
— Гиперновой?
— Да. Она гораздо мощнее сверхновой. Такое случается, когда гигантская звезда сжимается в чёрную дыру, или когда две нейтронные звезды сталкиваются и получается чёрная дыра. В течение десяти секунд гиперновая высвобождает столько же энергии, сколько даёт вся остальная Вселенная, вместе взятая. Такой взрыв, может быть, имеет достаточно энергии, чтобы создать те странные элементы. А ещё у него может хватить энергии на то, чтобы запустить этот метеорит в пространство на скорости, которая пронесёт его на огромные дистанции между звёзд, чтобы он приземлился на Земле.
— Межзвёздный метеорит, — бесстрастным тоном сказал Глинн.
МакФарлэйн с удивлением отметил краткий, но многозначительный обмен взглядами между Глинном и Рашель. Он моментально напрягся, но Глинн просто кивнул.
— Вы дали мне больше вопросов, чем ответов.
— Вы дали нам лишь двенадцать часов.
Настало недолгое молчание.
— Давайте вернёмся к главному вопросу, — сказал Глинн. — Он опасен?
— Нам не стоит беспокоиться о том, что он кого-нибудь отравит, — сказала Амира. — Он не активен ни радиационно, ни химически. Он абсолютно инертен. Я верю, что он безопасен. Однако, я не стала бы крутиться рядом с ним с электричеством. Он сверхпроводник при комнатной температуре, и у него сильные и необычные электромагнитные свойства.
Глинн повернул голову.
— Доктор МакФарлэйн?
— Это просто груда противоречий, — сказал МакФарлэйн, стараясь говорить ровным тоном. — Мы не обнаружили чего-то особенно опасного. Но — ещё раз — мы и не доказали, что он совершенно безопасен. Сейчас проводится очередная серия тестов, и если она прольёт какой-то свет, мы дадим вам знать. Но поиск ответа может занять годы, никак не двенадцать часов.
— Понимаю, — вздохнул Глинн с тихим шипящим звуком, который в любом другом человеке служил бы признаком раздражения. — И, как водится, мы обнаружили о метеорите ещё кое-какую информацию, которая может представлять для вас интерес.
— Что именно?
— Мы изначально оценили его объём в тысячу двести кубических метров, или примерно сорок два фута в диаметре. Гарза со своей командой, подготавливая эти туннели, провёл съёмку контуров метеорита. Оказывается, метеорит намного меньше, чем мы предполагали. В диаметре он составляет лишь двадцать футов.
Рассудок МакФарлэйна пытался переварить эту информацию. Странным образом он чувствовал разочарование. Метеорит оказался не намного большим, чем Анигито в Музее Нью-Йорка.