Ледовый десант
Шрифт:
Лет семь назад Заксенхаузен был дачной местностью. Но в 1936 году Гитлер и рейхсфюрер Гиммлер пригнали сюда на каторжные работы тысячи политзаключенных, которые и соорудили концентрационный лагерь. Это был не обычный лагерь, а «показательный». В Заксенхаузене фашисты разрабатывали и испытывали на немецких коммунистах все способы уничтожения людей. От пыток, пуль, на виселицах, от отравления газами здесь погибли тысячи немецких антифашистов. Способы, методы и опыт фашистских палачей Заксенхаузена 1937—1939 годов вскоре были перенесены на все концентрационные лагеря третьего рейха.
«Черный
«Черный ворон» въехал во двор лагеря и остановился. Русанову приказали выйти.
Держа скованные руки впереди себя, он выбрался из машины. Огляделся.
По периметру большого двора веером располагались длинные и приземистые серые бараки. Александру эти бараки показались огромными гробами с забитыми крышками. Этих «гробов» было около сотни, и в каждом из них узников, наверное, как селедки в бочке.
Он вздрогнул, увидев еще одну колонну пленных. Проходя мимо, почти все узники смотрели на него удивленными глазами. Это было похоже на парад, который принимал капитан Русанов в уже потертой, вылинявшей, но все-таки своей форме. Александру хотелось крикнуть им: «Держитесь, товарищи! Победа будет за нами!» Но ведь это же знают и они, ибо у каждого из них на рукаве нашит красный треугольничек — знак, что эти узники политические.
— Наши освободили Минск и Вильнюс! — вдруг выкрикнул Русанов. — Идут сюда!
Сотни рук поднялись вверх после этих слов. Конвоиры стали бить узников прикладами в спины, а эсэсовец, сопровождавший Русанова, грозно крикнул:
— Марш! Туда! — показал он к каменной стене. — Там стоять!
Русанов оглянулся. В тот же миг эсэсовец ударил его по голове так, что в глазах запрыгали искры. Александр покачнулся, но не упал.
— Стоять! Не двигаться! — приказал эсэсовец.
Русанов уставился взглядом в кирпичную стену.
«Чего еще эти гады хотят от меня? Почему не расстреливают? Не вешают?.. Неужели нельзя было прикончить меня в Тегеле? Сколько здесь торчать? Час?.. Два?.. Может, в этом лагере каждый узник подвергается такой экзекуции в первые часы пребывания? Сесть бы. Или упасть на землю, серую от дыма, который валит из труб крематория…»
Чтобы как-то отвлечься от этой гнетущей картины, Александр стал думать о далеком, родном городке Тиме. Перед его глазами на кирпичной стене, словно на экране, возникали лица матери, отца, сестер, братьев, жены, дочери, дедушки Увара, зятя Гатилова. Послышалось всхлипывание матери над убитым отцом…
— Кругом! — раздался вдруг властный голос охранника.
Русанов повернулся. Перед ним стояли двое офицеров-эсэсовцев — низенький, упитанный комендант Заксенхаузена Антон Кайндль и стройный, улыбающийся, самодовольный
— Бандит-партизан! — сказал комендант Заксенхаузена. — Впервые вижу русского партизана-офицера. Вы, Русанов, еще нужны моему коллеге штандартенфюреру Мюллеру, поэтому ваше место не в бараке, а под опекой нашего славного гауптштурмфюрера Эккариуса.
Курт Эккариус щелкнул каблуками, склонил голову перед Кайндлем.
— Капитан должен гордиться, что он не с тысячами других.
— Изолятор! — приказал Кайндль.
— А потом в «Целленбау»! — добавил Эккариус и потер руки.
Гауптштурмфюрер Курт Эккариус радовался, когда в его распоряжение попадал новый узник. Если комендант Кайндль бывал в лагере не часто, приезжал только на показательные казни, то Курт Эккариус почти все время находился здесь. Он любил смотреть, как мучаются узники, как они умирают. Но с капитаном Русановым ему придется иметь несколько иные отношения. Его надо пытать не ради «спортивного интереса», как это он делает с сотнями узников, а для того, чтобы развязать ему язык. Интересный экземпляр этот капитан! Сменил уже третью тюрьму и до сих пор не раскололся. Теперь дважды в неделю его будет допрашивать следователь Вольф, а ему, Эккариусу, надо каждый раз «физически» и «морально» готовить капитана к допросу.
— До встречи, капитан! — ухмыльнулся Эккариус. — Мы с тобой еще поработаем…
И он «работал» систематически в течение двух месяцев.
…Трое эсэсовцев подвели капитана Русанова к железному крюку, свисавшему с колесика. Двое вывернули ему назад руки, связали их. Третий взял крюк, зацепил за узел на руках Александра. Русанов заскрипел зубами, превозмогая боль.
Закурив сигарету, Эккариус злорадно улыбнулся:
— Поскрипи… Поскрипи… Это ты следователя мог утомить, а меня тебе не удастся. У меня есть время, и никаких признаний от тебя мне не надо.
Гауптштурмфюреру Эккариусу действительно было безразлично, чего хотят добиться от капитана на втором году плена гестаповцы. Он испытывал наслаждение, видя, как морщится в муках пленный. Ему даже было жаль следователя Вольфа, ведь в какую-нибудь из сред или пятниц он может и не дождаться капитана Русанова на допрос.
Эккариус подал знак рукой, и палачи с помощью лебедки подтянули тело Русанова.
Снова скрежет зубов. И снова злорадная усмешка на устах Эккариуса.
— Поскрипи еще… Знаешь, капитан, чтобы не так болели руки и плечи, перенесем часть испытаний на спину.
Эсэсовец тут же внес несколько ореховых прутов и положил их возле ног Эккариуса.
— Это не обычные розги, а из орехового дерева. Ценное дерево! Гордись этим, капитан! Ореховые пруты упруги, долго не ломаются. Или, может, выручишь следователя Вольфа? Скажешь то, чего он хочет от тебя добиться?
— Что я могу знать, когда я уже год у вас? — сказал Александр, корчась от боли.
— То же самое я говорю и Вольфу. А он упрямо добивается от тебя признаний… Мне жаль господина Вольфа. Жаль, что он не может найти с тобой общего языка. А вот мы нашли его! — Эккариус махнул рукой.