Ледяная пустыня
Шрифт:
В первую очередь Сигню попросила Сигмунда определить, достаточно ли храбр ее сын, чтобы носить гордое имя Вельсунга и отомстить за его поругание.
Сигмунд так и сделал. Перед тем как отправиться с сестрой в лес за дровами, он велел мальчику испечь хлеб из муки в мешке, в который посадил змею. Вернувшись из леса, Сигню и Сигмунд не нашли готового хлеба, а мальчик признался, что ему было страшно сунуть руку в мешок. Сигню очень расстроилась, но делать было нечего. Пришлось ей умертвить сына за трусость.
Затем Сигню поняла, что отвагу Вельсунгов унаследует
Синфьотли был сильным и храбрым мальчиком, но Сигню все же опасалась, что ему не достанет мужества исполнить свой долг. Поэтому, когда ребенок подрос, она снова отвезла его к Сигмунду, чтобы тот испытал его мужество.
Велев мальчику взять муки на хлеб из мешка, Сигмунд и Сигню удалились в лес. Вернувшись, они нашли дома готовый хлеб. Синфьотли сообщил им, что в мешке с мукой сидела змея, но он ее не испугался.
Сигню возликовала. Ее сын Синфьотли оказался достойным наследником Вельсунгов. Недаром же и его мать, и его отец были из этого рода. Синфьотли мог отомстить за надругательство над своим дедом и над братьями своих родителей.
Оставив сына у Сигмунда обучаться боевым искусствам, Сигню вернулась к супругу в Готланд. Прошло несколько лет, и Сигмунд вместе с Синфьотли, готовые к битве, предстали перед замком Сиггейра. Однако Сиггейр вновь подстроил ловушку, пленил их, велел бросить в глубокий ров и придавить огромной каменной глыбой, испещренной руническими надписями. К счастью, до того как ров придавили глыбой, пробравшаяся к нему под покровом ночи Сигню успела бросить в ров волшебный меч.
Всю ночь Сигмунд и Синфьотли по очереди рубили глыбу мечом и, наконец, им это удалось. Затем они изрубили в куски напившуюся по поводу своей победы стражу. Потом отец и сын обложили палаты Сиггейра дровами и подожгли их. Встав у дверей, Вельсунги убивали всех, кто искал спасения в бегстве.
Неоднократно они взывали к Сигню, но она отказалась спасаться. Выйдя к ним, она сообщила о смерти Сиггейра и о том, что считает честь своего рода отмщенной. В молодости Сигню насильно выдали замуж, не спрашивая ее воли, а теперь она добровольно выбирала смерть. Обняв на прощание брата и сына, Сигню вернулась в дом, закрыла в нем все окна и двери и сгорела заживо».
Когда Гуннар закончил свой рассказ, я очень расстроилась. Мне было жалко несчастную девушку, выданную замуж за постылого человека и всю жизнь терзавшуюся чувством долга перед своим поруганным родом, из-за чего она убила собственного сына, а потом сожгла себя. Выходило, что бедная Сигню вообще себе не принадлежала. Кроме того, я не понимала, для чего Гуннар мне это рассказал.
— Мне что, броситься в очищающее пламя? — невесело усмехнулась я.
— Ни в коем случае!
— К чему тогда ты мне это рассказывал?
— Сигню жила так, как жили все мои далекие предки, — немного подумав,
— Ты что, веришь в судьбу? — недоверчиво спросила я.
— А разве ты в нее не веришь?
Я вспомнила, как однажды мою мать посетила этрусская прорицательница, прочитавшая мою судьбу по внутренностям ягненка. Прочитанное очень ее напугало, а Деметра ничего мне не сказала, кроме того, что при желании человек может изменить свою судьбу. Судя по всему, кишки ягненка предрекали что-то весьма неприятное. Неужели страшные предсказания начали сбываться?
— Мне кажется наша жизнь, как чистая тетрадь, в которой мы сами пишем собственную судьбу своими поступками и решениями, — заявила я, наконец.
— Вижу, ты упряма, — не без восхищения пробормотал Гуннар.
— Мать называет меня своенравной.
— И все-таки тебе не понравится то, что я должен тебе сказать.
Я не находила себе места. С самого начала той нашей встречи я поняла, что Гуннару что-то очень нужно мне сообщить, но он не знает, как это сделать. Он не решался взглянуть мне в глаза, а потом пустился в свое странное повествование. Гуннар явно тянул время.
— Метрикселла… беременна, — выговорил он наконец.
Мне приходило в голову все, что угодно, но только не это.
— И не хочет делать аборт, — добавил Гуннар.
Мне хотелось плакать, но слез не было. Я хотела ругаться, но язык не поворачивался у меня во рту. Поэтому мне оставалось только развести руками.
Оказывается, я вовсе не повелевала чужими судьбами. Люди и без меня прекрасно писали историю собственной жизни в свои чистые тетради так, как им это нравилось. У меня дрожали руки. Сдавленным голосом я спросила:
— И что ты теперь будешь делать?
— Иногда мы вынуждены отказываться от самого дорогого, — не глядя мне в глаза, ответил Гуннар, — и даже от своего счастья.
Судя по всему, таким образом он пытался дать мне понять, что его долг — не бросать беременную Метрикселлу. Но ведь всего час назад он говорил, что не любит ее!
— Выходит, твоя судьба подчиниться долгу? — спросила я и внезапно поняла, зачем Гуннар рассказал мне историю сломавшей свою жизнь из чувства долга девушки Сигню.
— Я не могу бросить Метрикселлу.
Я поднялась и ушла. У меня шумело в ушах. Счастье было так возможно, так близко, но исчезло, как дым. Вероятно, мне было не суждено испытать его.
Метрикселле, наверное, тоже.
Мне стало ее жаль. Я не хотела ее видеть и вернулась домой с твердой решимостью тут же переехать на другую квартиру, но у меня, как всегда ничего не получилось.
— В прошлые выходные Метрикселла не поехала в Андорру, — прошептала мне на ухо озабоченная Карла.
Я тут же вспомнила слова Карен и поделилась ими с Карлой, но та только посмеялась, показав мне документы Метрикселлы, в которых значился ее адрес в Ордино, письма ее отца и даже фотографии, сделанные самой Карлой, один раз ездившей с Метрикселлой к ней домой.