Ледяной клад
Шрифт:
Почему он вспомнил об этом?
Должен ли он рассказать Марии все? Когда любишь, на совести не может оставаться никаких пятен. Ни у того, ни у другого. Иначе - разве это любовь? Как можно любить и прятать что-то друг от друга - маленькое или большое, близкое или далекое? Пусть каждый решит, пусть сообща оба решат, что забыть, что простить, что исправить. Не надо сейчас метаться и думать одному: пятно на совести было это или не пятно. Он расскажет Марии все!..
Щелкнул выключатель. Жесткий электрический свет больно ударил Цагеридзе в глаза. Вошел Василий Петрович
– Ну, как, начальник, побегал? - спросил он, раскладывая бумаги на столе. - Или все корчит тебя еще? Решился - как отвечать тресту, Анкудинову? Так не подходит: начал рысковать - рыскуй, а специалиста этого, консультанта...
И захохотал, выговорив смачное слово. Цагеридзе затрясся.
– Не тревожьтесь, я уже приготовил ответ, дорогой Василий Петрович: "Поторопите специалиста выездом". Все ваши советы всегда превосходны. Спасибо за них! А этот - не подошел! Прошу, извините!
7
Проводив злыми глазами Женьку Ребезову с Павлом Болотниковым почти до самого поселка, Максим снова взялся за топор и пешню. Нужно было согреться. И не хотелось оставлять торчащий дыбом угол большой толстой льдины. Плестись теперь одному было непереносимо. Это все равно как в армии возвращаться из пешего похода с потертыми пятками, держась за обозную повозку. Не нашелся вовремя, как отбрить Женьку, не сумел, хохоча беззаботно, сразу пойти вместе со всеми - теперь подожди. Все-таки получится приличное объяснение: остался потому, что должен был доделать начатое.
Он видел, как цепочкой проследовала от Громотухи под обрывом берега бригада Шишкина, видел, как люди стали взбираться по косогору наверх, в поселок. Своя бригада, только другой тропинкой, тоже подходила к этому "взвозу". Максим загадал: вот не останется на виду никого, тогда пойдет и он домой. А к этому времени обязательно срубит угол у неподатливой льдины.
Солнце, слегка покачиваясь в небе, как шар на тугой волне, совсем опустилось за дальний мыс. На горизонте теперь алела только узенькая полоска - последний след заката. В поселке вспыхнул первый огонек.
И тут Максим заметил, что из Громотухинского ущелья выскочил стремглав какой-то человек. Оступаясь на неровностях снежной тропы, он бежит, как от большой беды.
Что такое? Максим вгляделся внимательнее. Да ведь это же Афина Загорецкая... Феня!.. Но почему она так отстала от своих и теперь не то что догоняет их, а словно бы, наоборот, от кого-то убегает. Именно убегает!..
Не медведь ли?.. Максим встревожился. Зима, медведям в эту пору полагается спать в берлогах. Но все-таки тайга вокруг, а за Громотухой, к порогу "Семь братьев", медведей, говорят, полным-полно. И кто его знает...
Максим зажал в одной руке топор, в другой - пешню и бросился наперерез.
Но он успел сделать только каких-либо два десятка шагов. На той же тропе, в Громотухинском ущелье, замаячила другая человеческая фигура. И хотя теперь сумерки падали на землю с фантастической быстротой, особенно там, в глухой щели, Максим разобрал: этот второй человек - Михаил.
Максим
Скажи ему кто-нибудь другой - Максим не поверил бы. Но он сейчас все видит сам! Да, он знает, между Феней и Михаилом все время тянется какая-то странная вражда. Кажется, всего только раз один Мишка и отозвался о ней хорошо. А так всегда лишь молча кривит губы. Теперь он перешел все границы. Что сделал он с Феней там, на Громотухе?
Ох, и получит же Мишка! Максим с железной решимостью побрел по глубокому снегу, стремясь опередить Михаила, стать ему на пути.
Если бы Максима так больно не задела сегодняшняя издевка Ребезовой, если бы им и сейчас, как давно уже, владела лишь неотступная мысль о приятной встрече с Женькой наедине, он даже не подумал бы ссориться с Михаилом из-за Фени. Теперь Максим горел желанием защищать Феню хоть на дуэли. Она одна, она - не Ребезова - была ему дорога! Защищая Феню, он мог бы подраться сейчас не только с Михаилом, но и с самой Женькой.
– Эй, Мишка! Стой, Мишка!
Михаил остановился.
– А, Макся! - сказал он, дождавшись его. - Откуда так поздно?
– Нет, это ты мне скажи, откуда ты так поздно? - Максим воткнул пешню в самую средину узкой тропы, как бы давая понять, что Михаила он не пропустит дальше, пока тот не объяснится, не оправдается перед ним.
Михаил спокойно выдернул пешню, забросил себе на плечо.
– Пошли, Макся. Закоченел я прямо насмерть. И жрать хочется, как из пушки.
– Нет, стой! - Максим растерялся, увидев, как просто поступил Михаил с его грозным предупреждением. - Нет, стой! Сперва объясни мне...
– Чего объяснять? - строго спросил Михаил. Нахмурился и подступил к Максиму. - Ну? Чего мне объяснять?
– Знаешь... Сам знаешь... - торопился Максим. Он чувствовал: Михаил сейчас отодвинет его в сторону, пойдет впереди, и тогда, пожалуйста, беги за ним вслед или сбоку, по мягкому снегу, лай, как моська на слона. - Мишка, ты отвечай... Говори... Чем ты ее обидел? Я давно вижу...
– Макся, - еще строже отчеканил Михаил, - я не знаю, что видишь ты, а я вот вижу, и все видят, как ты, Петухов, петушком крутишься за хвостом Женьки Ребезовой и как она из тебя перышки щиплет, пускает по ветру. Вот так и ходи за ней. За ней и подглядывай, кто и как ее обижает. А до Федосьи тебе никакого дела нет. Понял?
У Максима щеки стянуло мурашками. Своими словами о Ребезовой Михаил плеснул целое ведро бензина в огонь. Именно Ребезову сейчас больше всего ненавидел Максим, именно Феня казалась ему сейчас всех дороже.
– Не смей! Не смей никогда ее так называть, - запальчиво выкрикнул он, - Феня - моя!
Михаил отступил на шаг, сбросил с плеча пешню в снег, завел руки за спину. Крупный, острый кадык перекатился у него под воротником ватной стеганки.
– Макся, ты думаешь, когда говоришь? - спросил, сдерживаясь, чтобы тоже не крикнуть. - Ты за словами своими следишь? Или они у тебя с языка летят, как частушки у Ребезовой?