Ледяной клад
Шрифт:
– Я всегда думаю. И знаю, что говорю! - Напоминание о Женьке только сильнее озлило Максима. - И я говорю тебе: Феню не трогай. Федосьей с этого часу не называй!
– Н-да, Макся, - протяжно и с усмешкой выговорил Михаил, - прежде ты сам всегда заявлял: "У нас с Мишкой одна голова, одинаково думаем". Между прочим, и я считал примерно так же. И не хотел бы считать по-другому. А вот оказались же почему-то в "одной голове" у нас мысли разные. Очень разные. Макся, может быть, передумаешь?
– Мне нечего - передумывай ты! Это ты с
– Макся! Помнишь Ингут? Помнишь, там сказал я тебе: "Если в нашу мужскую дружбу какая-нибудь Федосья войдет, нас разделит - ударь меня. И конец нашей дружбе". Тогда ты меня не ударил. Хочешь ударить сейчас? - и крикнул, приказал ему: - Бей!
Максим ударил.
Не в лицо, не наотмашь. Просто так куда-то ткнул кулаком, в грудь, а может быть, в плечо Михаилу.
Он сам не знал, как это получилось. Приказ ли Михаила - "бей!" сработал, или повторенное им снова имя "Федосья" дернуло Максимову руку, или, наконец, не ясно осознанное желание доказать Михаилу, что и он, Максим, тоже хозяин слов своих, - так или иначе, Максим ударил.
Ударил, и тут же ощутил, что сделал это зря.
Пригнулся, ожидая ответной оплеухи. Уж если так получилось, то лучше подраться как следует, выплеснуть злость до конца, а потом помириться. После большой драки мириться всегда легче. Тогда труднее разобраться, кто начал первым, как и почему.
Но Михаил не отплатил Максиму, как тот ожидал. Он плечом оттеснил его с узкой тропы и, когда оказался впереди, оглянулся небрежно.
– Так, Макся. Дешево дружбой торгуешь, - сказал с прежним насмешливым состраданием. - Добро бы еще действительно за Федосью продал. А то - за что? Федосье ты нужен, как...
Он махнул рукой и пошел к поселку.
Почти стемнело. Максим неловко потоптался на месте, все больше понимая, какую непоправимую глупость он сделал. Зачем-то схватил было топор и пешню, потом снова их бросил на снег и побежал за Михаилом.
– Мишка, - бормотал он, настигнув друга и не зная, как остановить, как заставить его теперь хотя бы оглянуться. - Мишка, да ты слушай... Мишка, я же...
Михаил молча шагал по узкой тропе. Максим сунулся в снежный сугроб обогнать Михаила. Завяз, едва выбрался и только отстал еще больше. Опять побежал. Опять настиг. Стал теребить сзади за ватную стеганку:
– Мишка, ну чего ты... Ну, поговорим давай...
– Хвалился ты: Федосья - твоя? Вот с ней и разговаривай, - не сбавляя ходу и шумно дыша, отрезал наконец Михаил. - Это и все, Макся, что могу я тебе ответить. А на пятки ты мне не наступай. Держись на расстоянии.
Так они и дошли до самого общежития. Михаил поднялся на крыльцо, а Максим одиноко потащился дальше, к конторе. Нужно перетерпеть какое-то время, пусть Мишка отойдет, остынет.
Нельзя же на самом деле остаться с ним в ссоре!
Нет, нет, за Феню он, Максим, заступился правильно. И Мишке это будет тоже хорошим уроком. Он хотя и очень упрямый, но сообразит, что меру и ему знать нужно. А Женькой Ребезовой он тоже пусть его, Максима,
Феня Загорецкая - действительно девушка, с которой приятно поговорить, походить, посидеть рядом. Она не без характера, но характер свой проявляет лишь тогда, когда это действительно нужно. И Максим, постепенно веселея, заулыбался. Вот, например, на Ингуте она Мишке дала отпор так отпор. Хорошо, правильно! А с ним, с Максимом, Феня всегда очень приветлива. И жаль, что он с ней почему-то как следует, крепко еще не подружился.
Сегодня, кажется, в красном уголке идет новый фильм. Как раз о любви. Феня очень любит кино, не пропускает ни одной картины. Он сегодня обязательно сядет рядом с нею! Если и Мишка придет, пусть посмотрит, убедится сам, какая у него с Загорецкой дружба. Тогда и глупую эту ссору кончать будет проще: по праву осадил он, Максим, Михаила!
У входа в контору Максим сообразил: рано. Люди только с работы, еще не поели. Кино не скоро начнется.
Он обычно с Михаилом ужинал в общежитии. Жарили картошку с салом. Селедочка, густой, крепкий чай. Здорово! Вернуться, что ли?
Ну, нет! Сейчас еще никак нельзя. И Максим направился в столовую.
Но ужин пошел комом. Не успел Максим расположиться за столиком, к другому, свободному, подсели Женька Ребезова с Павлом Болотниковым. Максим переставил свой стул так, чтобы оказаться к ним спиной. Не помогло. Он все равно не мог есть спокойно, ловил себя на том, что прислушивается к сверлящему голосу Женьки. Так и тянет оглянуться!
"Пришла не одна и не с кем-нибудь - опять с Павлом!" - ревниво думал он.
Максим не мог уловить и десятой доли слов, сказанных Ребезовой, но чувствовал - разговор о нем, Женька все время хохочет. Вот проклятая! Не спела бы еще на всю столовую какую-нибудь частушечку...
Он торопливо доедал неимоверно жесткий, жилистый кусок мяса, собираясь, как говорится, удрать от греха подальше. Но тут раздатчица, новенькая, только недавно переехавшая на рейд из Покукуя, принесла и поставила перед ним большую, наверно, порции три или четыре, миску с манной кашей. Максим ненавидел манную кашу, детское кушанье.
– Галочка, это зачем? - удивленно сказал он раздатчице. - Я в кассе не выписывал кашу. И по талончикам все получил. Вы ошиблись.
– Нет, это вам, - возразила Галочка. - Это вон с того стола девушка заплатила, сказала: "Отнесите. Только пусть хорошенько разжевывает и дует на ложечку". Я не знаю - каша совсем не горячая. А вы - больной?
И Максим услышал ехидный Женькин смешок.
Он вскочил, оттолкнул миску, не зная, что ему делать, как ответить этой... Он искал подходящие слова и не находил.