Ледяной плен
Шрифт:
– Нет… – чуть не плача отвечала Маша, отряхивая свои синие варежки от снега, – я никогда не научусь ездить, Петя!
– Что за вздор? Ты – Сибирякова, а Сибиряковы всё могут! Я научу тебя ездить, слышала меня?
– Слышала, – шмыгая носом, отвечала сестра.
В одно из катаний, в очередной раз, подняв сестру на ноги, он велел ей ждать, а сам отправился к ребятам, с которыми играл в хоккей. Петя, что-то сказав им, вернулся к Маше, взял её за руку и принялся давать ей уроки мастерства по катанию на коньках. Так и прокатались
Каждодневные уроки по катанию на коньках пошли на пользу Петиной сестре. Мальчишки, которые лишились своего лучшего хоккейного игрока, начали дразнить Петю, но стоило ему лишь глянуть на них со злостью, как ребята тотчас прекратили и продолжили играть дальше.
Петя любил свою семью. Он видел и понимал, что мама много работает, у неё едва хватает сил после работы на домашние дела. И он потому частенько взваливал домашние хлопоты на свои плечи и считал себя вдвойне обязанным участвовать в воспитании сестры, невзирая на то, что и сам был ещё ребёнком.
Однажды, катаясь с братом на катке, Машка всё же смогла отпустить руку старшего брата и проехать одна. Она изумленно смотрела по сторонам, распятив свои маленькие ручонки, и неуверенно двигалась по льду, как будто шла в тёмной комнате на ощупь. Но сколько счастья было в её глазах! Петя стоял поблизости и молча радовался успехам сестрёнки. Немного закрепив свои навыки в тот день, брат и сестра радостные отправились домой.
По дороге маленькая Маша сияла от счастья, с её губ не сходила улыбка.
– Я же говорил, что научу. И научил! – радовался Петя.
– Говорил! – согласилась Мария.
– Того и глядишь, еще фигуристкой станешь, будешь ездить по разным городам и странам, – стал мечтать старший брат Машеньки.
Подходя к дому, они заметили, что во всех комнатах горел свет. Значить это могло то, что мама принимала гостей.
Машка с Петей забежали через калитку во двор. Маша, не снимая синих варежек, взяла щетку на пороге и стала быстро чистить с себя снег. Она торопилась поделиться с мамой своей большой радостью. Петруха же, не торопясь, даже с некой вальяжностью, стряхнув с себя снег и очистив свою ушанку ото льда, забрал коньки, и оба зашли в дом.
– Да, мама, честно, я сама ехала сегодня, без Пети, – уже хвасталась Машка, снимая с себя верхнюю одежду.
– Какая ты у меня умничка! Золотые вы мои, любимые, – не сдерживая эмоций, обнимала обоих детей Елена. Немного успокоившись, она спокойно произнесла:
– Дети, у нас сегодня гость. Мойте руки и проходите за стол, будем ужинать вчетвером.
Послушно умывшись, дети увидели празднично накрытый стол: кушанья были расставлены аккуратно и красиво, словно ожидался приход ещё одного Нового года за последние два месяца.
– Петр, Мария, знакомьтесь, это Михаил. Сегодня у нас сломался телевизор, а Михаил починил его. И ещё Михаил починил твою куклу с белыми кудрями, Маша, и теперь она снова разговаривает.
–
Лаврин протянул руку Пете. Тот, с недоверием и робостью поглядев на мать, протянул в ответ свою. Сухая и жилистая рука Михаила обхватила маленькую пятерню Петьки и покачала вверх два раза. Не было ни словесных подтверждений знакомству, ни взаимной улыбки – ничего, кроме немого рукопожатия.
На самом деле Лаврин не любил детей и не умел с ними обращаться. Да и в ближайших планах не значилось пункта обзавестись наследниками.
– Куклу Машкину я бы и сам починил, – проворчал Петька, накладывая салат в тарелку. Ему было странно и одновременно неприятно видеть в доме постороннего мужчину и сидеть с ним за одним столом.
Елена в красивом наряде крутилась весь вечер возле гостя, иногда обращая внимание на Петьку и Машку. Петю это раздражало, а Машка ещё ничего не понимала. Опустевший графин с водкой наполнился повторно. Налитые кровью щеки Елены и слегка изменившаяся интонация голоса выдавали её состояние, которое прежде дети никогда не видели. Наконец, поужинав и вдоволь напившись чаю, дети удалились в комнату.
Петя долго не мог уснуть: всё думал о новоиспечённом друге мамы. Он всё понимал, и у него никак не получалось даже представить его в роли друга матери. А мысль о том, что Михаил и вовсе может стать его отчимом, он отгонял прочь. Так всю ночь мальчишка и проворочался.
Той ночью Елена и Михаил долго сидели за столом. Женщина никогда и никому ещё не жаловалась на свою сложную судьбу, но опьянение сняло все запреты, и, рыдая, Елена поведала о тяжёлой одинокой жизни, о том, как сложно вести хозяйство одной, и о том, как не хватает мужчины в доме. Ей просто нужно было выговориться, а почувствовав в Михаиле родную душу, выдала как есть всё, что творилось у неё в сердце.
***
– Тимофеич, ты с семьёй Сибиряковых давно знаешься? – спросил Лаврин двоюродного брата, снимая валенки и входя в комнату.
– Сколь здесь живу – столько их и помню, – еле вымолвил Тимофеич, страдающий похмельем.
– Странная она какая-то, эта Елена. Сегодня попросила помочь ей с ремонтом телевизора. Я ответил, мол, ничего в этом не понимаю, но она настояла, чтобы я пришёл. Ничего, говорит, сложного там нет. И знаешь, Тимофеич, стоило мне войти в дом, я сразу смекнул – дело пахнет дурным. У телевизора-то специально вилка отрезана. Это она нарочно сделала, хотя и отрицала, но я-то вижу – нарочно. На ноже даже остатки изоляции остались. Говорю тебе, Тимофеич, странная она баба.
– Будешь тут странной. Ничем дурным дело не пахло, если ты, идиот, понять не можешь. Она без мужика на стену лезет, то я тебе втолковываю. Уж три года скоро, как она без мужа живёт. Авось с ума-то и сходит по чуть-чуть. А в тебе она, видно, порядочного мужика разглядела. И чему вас, дураков, учили раньше – не пойму.
Конец ознакомительного фрагмента.