Ледяной смех
Шрифт:
— А красные о чем толкуют. Тоже про единую.
— Мне их понятие знать неинтересно. Мое дело в Сибирь их не допустить. По мне пусть возля Сибири свою власть разводят. В Сибири большевикам с их властью делать нечего. И боле от меня никаких высказов не жди.
— Может, ты и тем недоволен, что я в твою Сибирь плыву?
— У тебя винтовка. Должен помогать сибирякам не допускать до нашей земли большевиков.
— А как выйдет по-твоему? В Сибирь красных не допустим. Так ты в благодарность за помощь со мной своей землей
— Пошто делиться-то?
— Да за помощь мою винтовкой?
— Му, об этом начальство решит. Его забота всех землей оделить. У нас земли много. Корчуй тайгу и владей.
— Неплохо рассудил. Только и я судить умею.
— Твое дело Колчаку служить верой и правдой, а у него ума хватит, как за службу с тобой землей расплатиться.
— Тогда уж скажи, как с чехами он поступит. Они тоже помогают.
— С имя расчет не землей. Им хлеба и золота дадут, а этого добра у Колчака хватит.
— Велишь понимать, что выращенный тобой хлебушко тоже на расплату пойдет?
— Ежели его откупят у меня. Я до родных мест дойду, и с меня хватит.
— С бабой спать ляжешь, а Корешков за тебя воюй.
— Я тебя не звал. Надо было тебе красных на Волгу не пускать.
— Верно. Только они меня об этом не спросили. Когда с Урала в Сибирь пойдут, тебя тоже не спросят.
— Это мы поглядим. Скажу те, солдат, пока погоны носишь, думай о таком про себя. А то…
— Скажешь начальству, что я красный?
— Мое дело в том сторона. Я к дому спешу, а про остальное пусть Колчак думает, на то звание у него верховный правитель. Ты постой пока один. Поспрошаю, пошто долго нас не сменяют. Не нанимался век на этом посту стоять.
— Слыхал, моряк?
— Ты лучше полегче, а то и впрямь.
— Да охота мне до правды дознаться.
— Да она, Прохор, пока в твоих руках, пока с винтовкой. Правильно, что не хочешь ее отдавать. Молчи. Думай. А у людей о правде не допытывайся. Потому теперь никто не знает, у кого она за пазухой схоронена. Пойду, проведаю адмирала, может, надо что старику…
Тавду укрыли густые сумерки. Обжатая лесистыми берегами река петляла, а в иных местах настолько суживалась, что от парохода до любого берега только сажень. Из-за зазубрин прибрежных лесов показался край луны. Раскаленным оранжевым светом стелила она на реку полосу отражения, которую пароход не мог пересечь.
Сырое дыхание реки почти очистило палубы от людей.
Настенька Кокшарова, завернувшись в пуховую шаль, стояла под капитанским мостиком На нее падал слабый свет от зеленого сигнального фонаря.
— Чем тревожите память, Анастасия Владимировна?
Обернувшись на голос, Настенька увидела перед собой офицера с забинтованной головой и рукой.
— Кажется, не узнаете?
— Разве знакомы?
— Разрешите снова представиться. Поручик Муравьев.
— Вадим Сергеевич! Боже, как изменились.
— Вид
— Ранены? Когда?
— Под Пермью. В Екатеринбурге лежал в госпитале, но из-за панической эвакуации меня в нем забыли. На мое счастье, ноги целы, вот и добрался до Тавды. Вы, Настенька, простите, Анастасия Владимировна, видимо, совсем забыли о моем существовании. В Екатеринбурге разыскивал вас, но безрезультатно. Такой невезучий! Как здоровье папы?
— Спасибо, по-стариковски. Он на пароходе.
— А мичман Суриков? Как его глаза?
— К сожалению, совершенно ослеп.
— Бедный! Это ужасно. Он так любит жизнь.
— Он с нами.
— И вы, конечно, его невеста?
— Да. Я его невеста.
— Вас я увидел сегодня, когда поднимались по трапу на пароход, и от неожиданности так растерялся, что не отважился подойти.
— Растерялись? — переспросила Настенька. — Отчего?
— От внезапной встречи, долгожданной, но слишком неожиданной.
— Увидели и не позвали. Неужели действительно растерялись?
— Кроме того, не хотел показываться вам в таком забинтованном варианте. Но, как видите, стою перед вами и радуюсь, что слышу ваш голос.
Муравьев старался рассмотреть девушку, она, заметив его внимание, спросила:
— Находите во мне перемены?
— Нет, вы прежняя. Пожалуй, только еще более красивая. Но во взгляде непривычная для вас озабоченность, вернее встревоженность.
— Неужели разглядели в такой темноте?
— На вас падает зеленый свет.
— Все может быть — и встревоженность и озабоченность от недавних переживаний при эвакуации.
— Почему не покинули Екатеринбург по железной дороге?
— У генерала Гайды для папы не нашлось места. Куда едете, Вадим Сергеевич?
— В Омск. Временно отвоевался.
— Ранения тяжелые?
— Голова поцарапана осколками шрапнели, а с рукой плохо.
— Вижу, в лубках.
— Перебита кость. Доктора успокаивают, что все будет нормально. Говорят, молодость поможет. Вы тоже в Омск?
— Да.
— Надеюсь, там будем встречаться?
— Мне будет приятно общение с вами. — Настенька, повернувшись к реке, продолжала говорить: — Какая темень! Перед вашим приходом всходила луна, но её прикрыли тучи. Мне так хотелось посмотреть восход луны. Рождение солнца посчастливилось увидеть на берегу Тавды. Стихи пишете?
— Пытаюсь, но редко и неудачно. Слишком омерзительна проза жизни.
— Да, проза мрачна.
— Меня глубоко волнуют наши неудачи на фронтах. Это паническое отступление, граничащее с постыдным бегством. Честное слово, трудно представить, до чего дошел маразм генеральского тщеславия. Пример — командир нашей дивизи генерал Голицын. На словах — Бонапарт, а как дошло до дела, то драпанул на восток в чешском эшелоне, воспользовавшись дружбой с Чечеком.