Ледяной смех
Шрифт:
— Огорчена, что не пишете стихи. Из напечатанных все наизусть знаю. В Екатеринбурге читала на благотворительных вечерах и всегда с большим успехом. Вы модный поэт. Мне ваша поэзия нравится, а если быть откровенной, то она мне созвучна и близка.
Помолчали.
— Ваши стихи созвучны Блоку.
— Что вы? У него «Незнакомка».
— А у вас «Девушка с васильками». Вспомните, вы раньше всегда принимали на веру мое мнение. А почему теперь сомневаетесь? Взгляните мне в глаза, и я уверена, поверите, что говорю правду.
Настенька шагнула к Муравьеву, подставив
— Спасибо, Анастасия Владимировна.
— Поверили?
— Поверил.
— Знаете, папа частенько о вас вспоминает. Пришлись ему по душе.
Раздался гудок парохода. Настенька, подавшись вперед, коснулась руками плеч Муравьева. Сконфуженно отдернув их, засмеялась.
— Видите, какая перепуганная стала? Пойдемте скорей к папе. Он будет удивлен и обрадован.
— Поздно, Анастасия Владимировна.
— Пустые разговоры. Вас к папе я бы и в полночь повела. Забыли, что я настойчива и упряма. Пойдемте.
Настенька и Муравьев вошли в каюту. Адмирал сидел в кресле спиной к двери и читал книгу.
Мичман Суриков крепко спал, укрывшись шинелью.
— Папочка, взгляни, кого привела в гости.
Адмирал, обернувшись, снял очки и от удивления выронил из рук книгу.
— Муравьев! Вот уж действительно нежданный, негаданный гость.
Адмирал встал, подошел к Муравьеву, расцеловался с ним.
— Батюшки, да у вас ранение в голову?
— Нет, ваше превосходительство, только легкие царапины от осколков шрапнели, но, конечно, шрамы на лбу останутся.
— Это ерунда. Офицеру любые шрамы делают честь. С рукой что?
— Тут несколько серьезнее.
— Кости повреждены?
— Да.
— Когда все это случилось?
— Под Пермью.
— В Екатеринбурге наводил о вас справки, но толком ничего не узнал. Садитесь. Вот сюда к свету. Хочу разглядеть вас. Здорово осунулся, но в ваши годы это пустяки, особенно если есть аппетит.
Муравьев поднял с полу оброненную адмиралом книгу, сел на раскрытую офицерскую походную кровать.
— Толстого перечитываю. Прощание старого Болконского с Андреем перед отъездом в армию меня буквально очаровывает мастерством написания. Все-таки как Лев Николаевич глубоко знал отцовское нутро.
Муравьев смотрел на адмирала. Усталость притушила в глазах прежнюю властную суровость. Это уже не был тот волевой старик, которого увидел Муравьев при их первой встрече. Понурость сделала его ниже ростом.
— На пароходе как очутились?
На отцовский вопрос за Муравьева поспешно ответила Настенька.
— Совершенно невероятно, папа. Вадим Сергеевич пришел на Тавду пешком с девятью солдатами. Госпиталь, в котором он лечился, забыли эвакуировать.
— Дочурка, твое заключение не совсем точно. Я думаю, не позабыли, а оставили умышленно. Во-первых, понадобились вагоны для других, более ценных особ, а во-вторых, раненые всегда обуза, особенно при такой спешке эвакуации, которую
— Совершенно, ваше превосходительство.
— Давайте раз и навсегда условимся обходиться без чинопочитания. Сами подумайте, какое я теперь «наше превосходительство»? С этой минуты для вас я только Владимир Петрович или адмирал. Как на душу ляжет, так и называйте.
— Тогда, в свою очередь, разрешите считать, что для вас я просто Вадим.
— Согласен!
Адмирал разбудил мичмана Сурикова.
— Мишель, у нас удивительный гость.
Суриков, откинув шинель, сел на койке. Муравьев увидел его худое, изможденное лицо с черной повязкой на глазах.
— Кто у нас в гостях, адмирал?
— Поручик Муравьев.
— Вадим! Не может быть! Вадим, протяни ко мне руки.
Поймав руки Муравьева, Суриков притянул его к себе.
— Я должен с вами расцеловаться. Жаль, что не могу увидеть.
Офицеры обнялись. Суриков ощупал голову Муравьева.
— Ранен?
— Осколочные царапины.
— Глаза не повреждены?
— Нет!
— Вот мне не повезло.
— Миша, прошу!
— Хорошо, Настенька. Она не любит, Вадим, когда говорю о своем несчастье. Но ты понимаешь…
Суриков сидел, низко склонив голову, потирая руки, как будто отогревал их от холода.
— Направляетесь, Вадим, конечно, в Омск? — Адмирал закурил папиросу. — Кажется, сибирский городок для таких, как я, станет Меккой.
— Там, адмирал, вы увидитесь с Колчаком? Вы ведь знали его близко?
— Постараюсь добиться с ним встречи. Если по старой памяти примет меня. Ведь его свидание со мной кое-кому, особенно из иностранного его окружения, может оказаться нежелательным. Последнее время не перестаю удивляться, как в нынешней обстановке меняются люди. У многих в обиходе появилась омерзительная в русском характере черта: перед власть имущими многие играют роль грибоедовского Молчалина. Правда, это было и раньше, но не так оголено. Микроб подхалимничания у нас, видимо, в крови. Так вот, Вадим, надеюсь увидеть Александра Васильевича. Надеюсь, в своем нонешнем высоком звании он меня не забыл, ибо я был среди тех, кто настоятельно советовал государю именно адмирала Колчака назначить командующим Черноморским флотом, когда там пиратствовали «Гебен» и «Бреслау». Он оправдал наши рекомендации. Но чувствую, что на суше у него под килем нет необходимых семи футов.
Возможно, мои опасения несостоятельны. Ибо сужу обо всем с чужого голоса, но интуиция меня редко обманывает. Я становлюсь нетерпимым пессимистом, и не без основания, после того, как в поезде штаба Гайды для меня не нашлось места. Хотя брюзжу в данном случае напрасно, прекрасно зная, что на суше флот у армии не в чести.
Адмирал замолчал, начал нервно покашливать.
— Кроме того, побаиваюсь, что в Омске меня посчитают за балтийца с опасно неустойчивыми политическими взглядами. Ведь многие в Екатеринбурге знали, что сын мой сражается на стороне большевиков. Мы, кажется, вам об этом еще не говорили?