Ледяной смех
Шрифт:
— Мотался по станции, разыскивая санитарный вагон с раненым товарищем.
— Нашли?
— Нет.
— Так боялась, что вас куда-нибудь ушлют. До нашего отъезда город не покинете?
— Получил приказ быть при станционной комендатуре.
— Как я рада!
— Настенька, давай сначала накормим его. Он же голодный.
— Что вы, Калерия Родионовна, я сыт.
— Где же это насытились? Садитесь и ешьте пироги с чаем. Позже будем ужинать.
Калерия налила в стакан чай. Настенька положила на тарелку
— Вадим, Васса Родионовна сердилась на меня, что не настояла на вашем ночлеге здесь. Уверена, что на вокзале, сидя, дремали. Сознайтесь? Хорошо, ешьте, а уж потом будете во всем признаваться.
Муравьев, к радости девушек, с видимым удовольствием ел пирог, запивая чаем. Настенька, сидя рядом, не спускала с него глаз.
— Боже мой, как вы похудели. Глаза так ввалились, что их не разглядишь.
— Настенька, так я пойду? — спросила Калерия.
— Куда? Я же просила вас…
— Я думала, вам будет лучше.
— Побудьте с нами.
— Хорошо. Давайте стакан, Вадим Сергеевич, Настенька, положи ему вон тот кусок пирога. Мы все так рады, что после вашего появления Настенька, слава богу, ожила.
Настенька прошлась по комнате, постояв в раздумье у окна, спросила:
— На улице холодно, Вадим?
— Признаться, не заметил.
— Наверно, волновались, что опять встретимся на людях? Калерия не в счет.
— Просто шел и о многом думал.
Настенька достала из карманчика платья листок бумаги и положила перед Муравьевым.
— Прочтите.
Развернув вдвое сложенный листок, Муравьев прочел ровные строки, написанные твердым мужским почерком.
«Доченька! Радость моя. Обещай, если со мной что случится, доверить свою судьбу Муравьеву».
— Записку нашла на днях в папином портфеле, который он просил меня взять с собой. В нем были письма мамы и вот эта записка. Не мучьте меня, дорогой. Что с папой? Где он?
Муравьев встал.
— Настенька!
— Скажите? Я знаю, он больше не живет? Не скрывайте правды. Я готова услышать ее.
Муравьев молчал.
— Папа застрелился?
— Да!
— Похоронен?
— Он застрелился на вокзале. Вскоре как вышел из поезда Колчака, после их последней встречи. Я сам его похоронил неподалеку от омского вокзала. Была глухая ночь. Мы покидали город последними, верней не город, а станцию.
— Я верю вам. Может быть, я виновата, что не осталась с ним?
— Настенька, не надо.
— Вы говорили с ним, как вышел из адмиральского вагона?
— Да. Он просил меня беречь вашу жизнь. Желал нам счастья.
— Вы выполните его просьбу?
— Зачем спрашиваете об этом.
— Я должна знать, со мной ли вы.
Закрыв лицо руками, Настенька начала ходить по комнате, монотонно повторяя одни и те же слова:
— Бедный папа, бедный папа!
Муравьев обнял ее. Настенька,
В декабрьские сумерки гнедой иноходец в легких санках с медвежьей полостью быстро примчал Настеньку и Муравьева на станцию. Но им пришлось сойти у вокзальной площади. Все ее пространство перед вокзалом было заполнено необычным скоплением солдат.
Пылали дымные костры, разметывая снопы искр. Ревели на разные голоса мотивы гармошки. Гвалт голосов, оглушая, смешивался с заливчатым смехом, выкриками, руганью, с рифмами едких и злых частушек, красноречиво отражавших настроение солдат.
С трудом протискиваясь среди солдат, над которыми в морозном воздухе нависал туман людского дыхания, Настенька крепко держалась за ремень портупеи Муравьева.
Наконец они вошли в здание вокзала. Их сразу обдало жарким теплом, насыщенным запахами пота, шерсти, кожи. В здании еще более плотная солдатская масса в облаках махорочного дыма, гудящая, смеющаяся под всхлипы гармошек. С вокзала они вышли на пустынный перрон. На втором пути стоял поезд из синих пульманов, и Муравьев догадался, что это поезд адмирала Колчака.
Не успели сделать и шага, как увидели бежавшего к ним прапорщика, вооруженного карабином.
— Назад! Немедленно назад!
Увидев капитана с девушкой, прапорщик приложил руку к козырьку.
— Прошу, господа, вернуться в вокзал.
— Извините, — обратилась Настенька к офицеру. — Я дочь адмирала Кокшарова. Мне приказано быть у Александра Васильевича.
Прапорщик несколько растерялся.
— Есть документ, удостоверяющий вашу личность?
— Конечно.
Настенька достала из ридикюля книжечку.
— Мой паспорт.
Прапорщик с паспортом побежал к поезду и вошел в вагон с ярко освещенными окнами. Через несколько минут он появился в тамбуре вагона с другим офицером, крикнувшим:
— Мадемуазель Кокшарова, прошу подойти.
Когда Настенька подошла к вагону, он, подав ей руку, помог подняться на подножку и, распахнув дверь в вагон, щелкнув каблуками, произнес:
— Прошу.
Войдя в душистое тепло вагона, Настенька увидела идущую по коридору даму в форме сестры милосердия. Она узнала в ней Анну Васильевну Тимиреву.
— Добрый вечер. Я Тимирева, — протянув Настеньке руку, сказала ласково Анна Васильевна.
— Я знаю вас. По Омску.
— Раздевайтесь.
Пригласивший ее в вагон адъютант принял от Настеньки шубку. Тимирева, улыбаясь, добавила:
— Вам придется немножко подождать. У адмирала совещание. Если что-либо спешное, можете передать мне.
— Пришла сообщить об отце.
— Нашелся? Где же он?
Увидев наполненные слезами глаза Настеньки, Тимирева, обняв ее, спросила:
— С ним что-нибудь случилось?