Ледяной телескоп (сборник)
Шрифт:
— Так, значит, по шкале людей, по клеточкам их? — улыбался Борис.
— Да почему?! Кто какой есть — такой и есть.
— Оно-то, конечно, так… Но ведь ты, Костя, привязываешься к людям. Лезешь им в душу.
— Нет, я не могу видеть глубоко сокровенное. Очевидно для меня только то, что касается межличностных отношений. И ни к кому я не привязываюсь!..
— А к Ниготкову? Рассказывал Вадим Мильчин, что произошло в лесу… Ударил ты там человека…
— Но на нас ведь напали!
— Все верно! Но ведь оказалось, что это был никакой не Ниготков. Ниготков-то тут при чем? Понимаешь, Костя, вдруг, в конце концов, окажется, что
— Что значит «под розой»?
— Есть такое латинское выражение: «sub rosa», то есть «под розой» — в тайне. Тайна любви, например. Святое дело!
— Ниготков влюблен!.. А если аферист желает остаться под розой?
— Ниготков аферист? — засмеялся Борис. — Но это, мой друг, сначала надо как-то доказать. А так ведь не только Ниготков, а и ты бы обиделся. Верно? Ну а вдруг человек просто-напросто болен и поэтому фиолетовый?
— Да, болен — склерозом совести!
— Ну как знаешь! Боюсь, что перебираешь ты, Костя. А кто влюблен или у кого живот болит, так для проницательного взгляда это и без всякого цветовидения понятно. Но лезть пальцами к сердцу нельзя!
— Слушай, Борис, — сказал я, — быстро иди за мной. На переднюю площадку.
— Рад буду, если окажется, что ты прав…
Я давно обратил внимание на одного молодчика лет сорока, который, наверное, еще с конечной остановки стоял на передней площадке, уставившись через стекло кабины на проплывавшие мимо берега улицы. Мужчина был сливяно-сиреневого цвета, в широкой куртке с поясом, в высоких сапогах.
— Вот полюбуйся… — громко сказал я Борису. — Дрожит и боится теперь! Погладим его по головке, а?
Мужчина повернулся к нам.
— Ну так как, гражданин, теперь быть?.. — строго спросил я.
— Надо напрямик!.. — решительно сказал Борис и шутливо ребром ладони рассек перед собой воздух. — И все!
— Парни, простите! Первый раз в жизни!.. — взмолился мужчина.
— А может быть, третий? — спросил Борис. — Ну-ка вспомни.
— Да нет! Нет, нет!.. — с выражением непередаваемого раскаяния на лице, с жаром возразил он и поднял лежавший у его ног тощий рюкзак. — Дурость попутала. Ошибся, сам не рад… — Он невольно протягивал рюкзак Борису.
— Зачем он мне? — сердито спросил Борис. — Сам доставай!
Мужчина расстегнул на рюкзаке два ремня.
— Парни, не увозите меня…
— Куда? — спросил Борис.
— Ну в милицию…
— Сам доедешь. Никуда теперь не денешься.
Мужчина что-то вытаскивал, но рюкзак поднимался вместе с поклажей. Даже наклонившись, мы не могли понять, что это у него там такое. Да как раз троллейбус подкатил к остановке. Одни пассажиры выходили и нам мешали, а мы им; другие стали заходить.
Наконец он за черное крыло вытащил огромную мертвую птицу.
— Что это? — спросил Борис.
— Черный лебедь, — промямлил мужчина. — Лебедь…
— Где ты его убил?
— На водохранилище.
— Зачем?
— Страсть одолела… И сам теперь не пойму и не рад. Вишь, запах уже пошел… Сам уж не рад. Понимаете ведь: страсть!..
Я взял черного лебедя за огромные крылья, поднял перед собой. Повисшая на длинной вялой шее голова птицы почти касалась моего пояса.
— Вот полюбуйтесь, — возлагая огромную мертвую птицу на руки браконьера, громко сказал я, — посмотрите, что
Подняв брови, сморщив лоб, любитель природы заискивающе улыбался.
Троллейбус затормозил, забрякала, открылась дверь. С передней площадки сошло несколько пассажиров…
И вдруг я увидел, как на задней площадке, вспыхнув ярким ниготковым цветом, кто-то стал поспешно пробираться навстречу входящим пассажирам. Не успел еще он, отчаянно барахтаясь, извиняясь и переругиваясь, вытесниться из троллейбуса, как я с изумлением увидел, что мимо троллейбуса бежит та золотисто-лимонная девушка, которую я видел уже несколько раз, которая меня очень занимала и которая была неуловимой для меня, словно солнечный блик на волнах. Прямо перед кабиной троллейбуса, помигивая бесцветным левым фонарем, стоял автобус.
— Борис, — кивнув на браконьера, бросил я, — вынужден вас оставить. А ты этому стрелку удели немного времени и внимания…
Из душного троллейбуса я выпрыгнул на раскаленный асфальт. Жара лишь только что начала спадать.
Автобус был переполнен. Для двух-трех пассажиров и для золотисто-лимонной девушки не находилось места. Они тщетно теснились у незакрывающейся двери.
Не обратив на меня ни малейшего внимания — он меня просто-напросто не видел! — Ниготков пробежал мимо троллейбуса и остановился перед дверью автобуса. Он что-то сказал золотисто-лимонной девушке. Она вскинула брови, коротко, презрительно засмеялась и отвернулась.
Когда я увидел эту девушку так близко, увидел ее улыбку, в голове у меня затуманилось, открытое пространство вокруг нас стало каким-то большим и прозрачным, а фиолетово-сиреневый Ниготков совершенно ничтожным в нем…
Я посмотрел на свои руки. Они были палевыми, с сильным розовым оттенком.
Автобус укатил.
Я поднял глаза и увидел, что сиреневый Ниготков и девушка о чем-то говорят. Ниготков был возбужден. Я ненавидел его. В ответ на его слова на лице девушки то и дело появлялась насмешливая, но какая-то совершенно беззащитная, открытая улыбка. И с этой улыбкой она обозревала карнизы домов, вершины деревьев, нехотя, односложно отвечала на вопросы. Я видел, что эта насмешливая и дерзкая школьница, ученица девятого или десятого класса, стоит на каких-то ужасных весах. Может быть, стоило только на ту чашу весов, где она стояла, упасть кленовому листику, и чаша с ней полетела бы вниз. Хотя я совсем не знал, о чем они говорят, все равно Ниготков раздражал меня, был мне отвратителен. Если б он повернулся и увидел меня, я, наверное, бросился бы на него и поколотил… А ведь он уже жаловался на меня: что я к нему придираюсь почему-то, что у меня к нему какая-то неприязнь… Я с этим Ниготковым уже не раз попадал впросак.
Но произошло другое: не он меня увидел, а она.
Она перехватила мой взгляд и вдруг вся переменилась. И золотистый цвет ее тела был настолько сильным, что топтавшийся в двух метрах от нее сизовато-фиолетовый Ниготков выглядел как полумесяц.
Я стоял и не знал, что мне делать. Вид у меня, наверное, был очень глупый.
Подошел другой автобус, полупустой.
Сдержанно улыбнувшись, она снизу, искоса взглянула и громко Ниготкову сказала:
— До свидания. Передать привет?..
— Не надо… — промямлил Ниготков, ладонью растирая шею.