Ледяной телескоп (сборник)
Шрифт:
— Но он такого цвета…
— Какого цвета? — испугалась она. — Что это вас все мучает?
— Так, ничего.
— Значит, он покупает цветы для женщин… Ах, бедная тетя Светлана! Как я ее понимаю!
Лариса сказала, что она должна меня оставить. Мы договорились с ней встретиться на следующий день.
Я, счастливый, с легким пустым чемоданом помчался на автобусную остановку, чтоб сразу же поехать к железнодорожным кассам и сдать билет. Веселая и возбужденная, став золотисто-шафрановой, на остановку прибежала Лариса.
НЕОБЫЧНЫЙ ДРУГ
Наше первое свидание состоялось на следующий день, в десять часов утра на пляже.
Мне это солнечное утро запомнилось на всю жизнь.
Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу.
Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала:
— Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут.
— Но как же он успел появиться дома? — недоумевал я.
— Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел.
В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула… Пошла с подругой купаться и не вернулась…
Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались.
Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар… Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей.
Дома я оказался часов в девять.
Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала.
Из спальни с развернутой газетой появился отец.
— Садись, Костя, ешь, — недовольно сказала мне мать.
По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы.
— Ну как живешь, Костя? — спросил он. — Расскажи хоть!
— Что «как»?.. — торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я.
— Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя.
— Я же не маленький.
— Да, большой, независимый… На обследование не едешь, на работу не ходишь… Оставил пока эти
Я ел торопливо.
— Еще котлетку положить? — спросила бабушка.
— Ценное предложение, еще две, — кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: — Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся…
— Не всем это. Костя, удается! — перебила она меня.
— Ну это верно, — согласился я. — Вот и тот… Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель… Вроде бы умный.
— Ты вот что, слушай, — сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, — оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой!
— Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, — сказал я. — Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?..
— Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься?
— Дня через два начну работать.
— Где?
— В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать.
— Это где же? — поспокойней спросил отец.
— Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета…
— Вот только сунься в трампарк! — отец схватил газету и быстро начал ее складывать. — Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках.
— Ну, отец, хватит, — сказала мать. — Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит.
Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал:
— Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже.
— Клюквенный кисель будешь пить? — вмешалась бабушка.
— Конечно! Три стакана.
Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала:
— Ишь, какой красивый!
— Да, красивый, — кивнул я, глядя на серое содержимое стакана.
— А то чего это тебе, — совсем спокойно сказал отец, — по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер…
Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час…
— Извините, скоро приду… — торопливо вставая из-за стола, сказал я. — Очень даже вероятно!..