Ледяной венец. Брак по принуждению

Туманова Ульяна

Воительница издала последний гортанный звук и упала на землю замертво. Погасло голубое копье. Исчезли другие голоса.

Только башня все дрожала и дрожала.

— Нет, нет, нет… Я прошу Небеса, нет!

Почему песня прекратилась? И что теперь станет с Мириам?! Жива ли воительница?

Я боялась даже дышать, потому что от каждого, даже самого мелкого движения, с памятника осыпались новые частицы.

Крылья!.. Я призвала их. Они достаточно большие, чтобы помочь мне всё удержать. Но даже если памятник вместе с башней устоит еще

какие-то жалкие несколько минут, то позже все равно рухнет. Не может почва так вздрагивать, а потом устоять! Да и в том, что от пещеры что-то либо останется, я тоже не уверена.

Два полотна растянули за спиной и поочередно обняли памятник, но даже осторожного прикосновения хватило, чтобы навредить! Сквозь пальцы, из-под крыльев, прямо на меня скатывалась белесая крошка кристаллов, похожая на мелко раздробленное стекло.

Из последних сил я пытаюсь удержать это руками, крыльями… и тщетно!

А когда на земле оказывается последний осколок, я уже держу в руках тело Мириам.

Небеса, какая она легкая. Совсем невесомая.

Я держу ее и не дышу.

Этот момент хочется продлить до бесконечности и забыть сразу же. Хочется благодарить Томаса за него, и проклинать.

Снаружи что-то громко и глухо падает. Напоминая мне о том, что пора уходить. И от этого звука, тело Мириам вздрагивает. Я отчетливо это ощущаю.

Нельзя надеяться на чудо. Нельзя! Не сейчас. Не в такую минуту, когда всё рушится на глазах.

Но я так хочу… Небеса, как я хочу, чтобы случилось именно оно.

Ругая себя за наивность, отвожу от сокрытого белыми волосами лица Мириам несколько прядей. В идеальном бледном лице читается умиротворение. Может, это мой эгоизм хочет, чтобы она вернулась в этот мир?

Да и что я покажу воскресшей маме? Отца в заложниках узурпатора? Зареванную себя?..

Я плачу, не в силах сдержать слез. И, кажется, мое рваное дыхание колышет ее ресницы. Они дрожат.

И приподнимаются.

Медленно. Слишком медленно. Я же умру, если увижу в ее глазах стеклянную пустоту!

Но я вижу небо. Голубое и чистое. Ресницы снова опускаются, и снова вздымаются. Веки чуть напрягаются, хмурятся тонкие светлые брови.

— Пусти… — шепчут пересохшие губы. — Пусти сейчас же, я сказала.

Мотаю головой, не в силах вымолвить и звука. Сердце громыхает прямо в горле. Я молча помогаю ей встать на ноги, и наблюдаю за каждым движением не моргая.

Вижу, как она оглядывается по сторонам, как обнимает плечи руками. Ей холодно, я знаю это потому, что сама делаю так же — обнимаю себя, при малейшем перепаде температуры.

Еще, она старательно прячет страх.

— Кто такая? — спрашивает девушка из моих видений, строгим, но совсем еще слабым голосом.

— Я… покажу.

Решаю, что крылья сработают лучше любых слов и призываю их снова. Они легко и охотно расправляются за спиной. Мириам замечает, ее лицо выравнивается, губы трогает слабая улыбка.

— Сенсария, — совсем тихо произносит она. И, похоже,

не понимает, кто я.

Сама я стою на ватных ногах, из последних сил сдерживая разрывающие изнутри эмоции. Хочу кричать, плакать и радоваться одновременно. Но, чтобы не напугать ее, делаю медленный вдох и говорю:

— Меня зовут Лея. Томас Клифф сказал, что это имя было желанием моей матери.

Не знаю, что шокировало ее больше. Мое имя, или Томаса, но я больше не сомневаюсь в том, что он говорил правду.

Она запрокидывает лицо, чтобы сдержать слезы, а потом прикладывает обе ладони к животу. Как это делают беременные.

Только Мириам не беременна, и касается живота, потому что там совсем недавно была я. Для меня прошла целая жизнь, а для нее…

— Небеса, — мотает головой она. — Я все еще чувствую… чувствую, как плачет после родов тело, — она вдруг меняется в лице и делает смелый шаг мне на встречу. — Но ты же моя, да?

Кусаю губы и киваю, как ненормальная.

— Твоя.

Мы молчим. Башня содрогается, со всех сторон на нас падают мелкие кусочки камня.

Я протягиваю ей руку, понимая, что оставаться здесь больше нельзя. Но как, Небеса, рассказать ей о том, куда мы вот-вот отправимся? Она ведь только пришла в себя.

— Лея, — еле размыкает губы она. — Как? — отчаянный вопрос звучит гулко.

— Пора, — говорю из последних сил и стараюсь не плакать.

Потому что плакать нельзя!

Она замечает мою раскрытую ей на встречу ладонь и наконец вкладывает в нее свою. Совсем худую и холодную. Влияние браслетов и беременность извели ее.

Стоит нам сблизится, как она вдруг к чему-то прислушивается и оборачивается к павшей воительнице.

— Она… они пели, а потом замолчали… — меня хватило только на такое объяснение.

Не отпуская моей руки, Мириам склонилась над гончей. Та выглядела мирно спящей, хотя я быстро поняла, что это совсем не сон. Она не дышала, не двигалась и ни на что не реагировала.

— Все? — вдруг переспросила мама. — Не понимаю, — замотала головой она.

— Первая Мать, я встретилась с ней, — начала я, чем застала Мириам врасплох. — Она что-то сказала на ухо гончей, а та попросила меня срочно перенестись сюда, в гробницу.

Осознание далось ей нелегко. В голубых глазах воспылало горе, непонимание, гнев. Вместе с последним она, кажется, вспомнила нашего общего знакомого и осмотрела сначала мои запястья, а только потом свои.

— Мерзавец не успел, — на выдохе облегчённо произнесла она.

Я промолчала, решив, что еще успею рассказать ей свою длинную историю пребывания в Сорре. Это обязательно произойдёт в другой раз. А сейчас…

— Послушай меня, — прочистила горло я. — Томас в беде, и нам нужно ему как-то помочь!

— Эр Лихх?

А когда по моему молчанию Мири поняла ответ, то схватила с земли копье гончей, огладила лицо воительницы, и пообещав, что ее жертва и жертва ее сестер не напрасна, взяла меня за руку.